Что на самом деле происходит в Доме терпения?

Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем... Если бы знать, если бы знать!

                                                                                 А.П. Чехов, «Три сестры»

Полузабытый жанр честной, но скучной, как порядочная женщина, советской журналистики. В редакцию просочилась информация от жителей села Акжар Тарбагатайского района ВКО. Не анонимная, но пугливая, с просьбой скрыть имена.

Итак, в селе есть дом престарелых и инвалидов, в просторечии – богадельня. Из письма следует, что сотрудники стариков бьют, кормят скудно, заставляют работать на себя. Главная обличаемая фигура - директор. Женщина с редким именем Нурлан. К тому же, пишут авторы письма, сотрудники являются её родственниками. А старики голодают, с виду изнурены и по-детски радуются любому угощению от добрых людей. Есть подозрения, что директор «причастна к нецелевому использованию или растрате, или присвоении бюджетных средств, выделяющихся на содержание стариков и инвалидов».

Тарбагатайский район площадью чуть больше африканского государства Джибути. И та же жара, скверные дороги, безлюдье. Местность - то холмы, то старые погосты, то степь с вечно взволнованным ковылём. Кое-где равнина залатана жёлтыми лоскутами подсолнечника. По дороге останавливаемся у памятника Кабанбай батыру. В обе стороны дороги на двести вёрст ни души. В знойном мареве батыр похож на заблудившегося Дон-Кихота. Интересуюсь у таксиста, зачем соорудили памятник в столь пустынном месте? Тот предпочитает отвечать по существу дела:

- Бабки отмыть надо было, вот и поставили.

                                                        ***

Устроившись в номере «люкс» - картонные двери, неопрятно сочащаяся сантехника, неработающий телевизор - в шесть утра отправляюсь на фотоохоту. Вывески магазинов с настораживающим обещанием «Всё по алматинским ценам». Поджарые барсы, сменив львиный караул у входа в ДК, изображают служебное рвение, тараща гипсовые глаза. В доме культуры обретаются: ансамбль старушек в кимешеках и народный театр. Афиша приглашает на концерт. На постере эпигон Кайрата Нуртаса с томной мордочкой, в очках-авиаторах и характерной нуртасовской стрижкой. В центре клумбы копия «Байтерека» высотой с четырёхэтажный дом.

Интересно, кому принадлежит завод байтерекостроительных конструкций? И когда не останется в стране ни одного необайтереченного населённого пункта, чем займётся славный трудовой коллектив?

На зданиях с замшелыми фасадами вместо конька или петуха - выпиленная из дерева рыбка. Память о былом изобильном рыболовецком промысле – граница района совпадает с береговой линией Зайсана. На столбе объявление: «Үй дүниесiмен сатылады. Жаздық лапас, монша, клет». Лапас и клет несколько озадачили, но лингвистическая чуйка подсказала: это лабаз и клеть.  На продуктовом магазине наклеен лист бумаги с трижды исправленной ценой на сахар. Вдалеке протарахтела похожая на деловито бегущего тираннозавра сенокосилка. Завидев, как настраиваю фотоаппарат, неспешно подходит аксакал. Здороваюсь. Кивая в сторону гипсовой статуи, не без гордости произносит:

- Это наши джигиты соорудили. А вы для чего снимаете?

- Для газеты. Я журналист из Алматы.

Старик едва заметно приосанивается, оглаживает седые усы и выкладывает заветную обиду:

- Раньше, когда были райцентр, лучше было. А теперь Аксуат райцентр. Все деньги там.

- У вас тут тоже неплохо. Мне сказали, что вечером открытие поющего фонтана. Вот у нас в Алматы фонтаны петь не умеют.

Аксакал досадливо машет ладонью. «Э-э-э…» Фонтан он явно не одобряет. Пусть даже и поющий. 

                                                     ***

С представителями акимата и младшим советником юстиции Тулегеновым отправляемся в заведение (далее - Дом), о котором рассказано в «сигнале». Директор Асылбекова Нурлан Епеновна сдержанно встречает нас у входа.

Осматриваем помещения. Всюду синтетические ковры и комнатные растения. На железных кроватях подушки взбиты по армейской моде в виде пирамидки. В палатах только железные кровати и шкафы. Ни тумбочек, ни стульев. То ли келья, то ли камера. На окнах тюль. Гардин нет. В библиотеке случайно собравшиеся - Довлатов, Андре Моруа, Купер, Роллан, Тендряков. И даже «Краткий катехизис доктора Лютера».

 - Они любят поговорить о конце света, Страшном Суде – деловито поясняет Нурлан Епеновна.

Открываю книжку и первое, что бросается в глаза: «Что вы ответите Христу, после столь бессовестного пренебрежения людьми и постоянного неисполнения своего служения?» Как говорят на пресс-конференциях искушённые политики – хороший вопрос…

В медико-социальном учреждении для престарелых и инвалидов общего типа (так это называется) 75 пациентов. Самому молодому 25 лет, самому старшему 87. Половина из них - казахи. Считается, что казахи своих стариков не сдают…

Читаю их скорбные листы. «Последствия отморожения обеих стоп четвёртой степени», «ампутация обеих нижних конечностей», «энцефалопатия смешанного генеза», «выраженный психоорганический синдром», «полинейропатия верхних и нижних конечностей», «хронический остеомиелит», «абсолютная глаукома обоих глаз», «умственная отсталость», «прогрессирующая мышечная дистрофия», «глубокий спастический тетрапарез», что в переводе на человеческий - не функционируют обе руки и обе ноги.

Листаю личное дело Андрея Б., самого молодого. Инвалид с детства. Хочу что-нибудь спросить у него и не нахожу слов. Родился ещё до путча 91 года. Ничего не в состоянии делать самостоятельно. Его надо кормить, переодевать, сажать на унитаз, подмывать, купать, укладывать в постель. Чтобы работать здесь палатной нянечкой, надо или обладать гигантским запасом терпения или отключить эмоции, чтобы не выгореть психологически. И есть ли вообще тумблер для отключения?  А сколько терпения отмерено Андрею? Двадцать пять лет почти растительного существования только в казённых стенах. Развалилась империя, сменился общественный строй, ровесники успели выучиться, отслужить, сменить по нескольку занятий и профессий, повидать свет, обзавестись семьями, наделать детишек... 

Разговариваю с постояльцами. Правильно ли я их называю? Постояльцы постоят-погостят и съедут, а куда съезжать им? Биографии удручающие. Родных никого нет, попал в аварию, производственная травма, инвалид с детства. Синяков, ссадин, свежих ранений не видно. На голодающих не похожи. Одежда ношеная, но опрятная. Фотографировать их неловко. Страшно смотреть на культи ног и рук, бельма слепых глаз. И накрывает чувство вины за собственное здоровье и благополучие.  Отвечают вполне бодро, почти заученно – здесь хорошо, кормят, ухаживают, никто не обижает. 

Особенно щедры на благодарность пожилые женщины. Одна из них, безногая, в платочке, несколько раз, с усилием двигая корпусом, пытается сдвинуть коляску, в которой сидит. Не справившись, ловко соскальзывает с неё и на корточках почти подлетает ко мне. Взгляд как кипятком – добрые сияющие глаза! «Она кормилица наша!»  Беседую с безногим инвалидом Василием Николаевичем. Бывший буровик. Жена и дети погибли. Связь с сестрой утеряна. Записываю её данные. Позже на сайте «Жди меня» нахожу десяток её полных тёзок, и ни одна не ищет брата.

На диване сидит женщина, застенчиво прикрывая лицо в синяках. Якобы подралась с соседкой по комнате.

-  Им же часть пенсии на руки выдаётся. А лавочники продают им алкоголь. Сами видите, что из этого получается.

Нурлан Епеновна, входя в палаты, покрикивает на подопечных – здоровайтесь, почему не здороваетесь?

Расписание дня Дома обескураживает.  Подъём в шесть тридцать утра. Зачем в такую рань тянуть из постели человека со спиноцеребеллярной дегенерацией и выраженной мозжечковой атаксией? А безногого и безрукого?  А слепоглухонемого? И почему днём обитателям нельзя ложиться на кровать? Допустим, летом они могут гулять по территории, довольно обширной и озеленённой. А зимой, когда буря воет за окном? Кто сочиняет эти инструкции?

Допустим, кто рано встаёт, тому бог даёт. Поглядим. Список положенных продуктов питания читается как гастрономическая поэма. Удивительное сочетание садизма и нежной заботы.  В приказе министра здравоохранения перечислены «нормы питания для престарелых и инвалидов». В день положено каждому (!) фруктов – 610 грамм.   И далее нечто раблезианское: «В праздничные и выходные дни допустимо дополнительно включать в меню красную рыбу, икру (чёрную и красную), деликатесные сорта колбас, конфеты шоколадные, торты и пирожные». Как звучит – деликатесные сорта! Кто будет выполнять это условие, если в лукавом пункте ниже оговаривается – «допустима замена одних продуктов другими»? Понятно, что администрация именно «заменит». И необязательно корысти ради, а хотя бы потому, что проблематично поставлять «рыбу и морепродукты, сельдь солёную и копчёную, морскую капусту» в село, находящееся в четырёхстах километрах от города и в трёхстах от ближайшей железнодорожной станции. На складе же весомо, грубо, зримо - мешки с горохом, манкой, крупами, сухофруктами. На полках надписи – «вафли», «геркулез», «какаво». В морозильной камере на полу мешки с мясом. На кухне в двух огромных алюминиевых кастрюлях что-то булькает. В одной суп, довольно наваристый. В другой – плов. Почему не завести для вторых блюд казан? Любая хозяйка знает, что в алюминиевой кастрюле половина плова прилипнет к стенкам.

И вообще кухонный блок не произвёл впечатления места, где готовят разнообразно. Не видно сковород, сотейников, дуршлагов.  Здесь готовят не блюда, а пайку. Наверное, хорошую, сытную, но пайку. Казённое учреждение оно и есть казённое. Поварихи режут сладкий перец, в тазах мандарины, яблоки, виноград, разобранный на отдельные ягоды. В холодильниках молоко в пачках, соки, томат, сосиски, сыр, колбаса. Закупили, готовясь к проверке? Не знаю.

Бухгалтер Дарханбаева работает здесь шестнадцать лет. Повод для разговора ей не нравится, отвечает отрывисто, бесстрастно. И чем больше она строжится, тем настырнее расспрашиваю. На содержание Дома из областного бюджета ежегодно выделяется сто шесть миллионов тенге. Из них сорок миллионов – зарплатный фонд, тринадцать на отопление, тридцать четыре миллиона – на продукты.

- Айгуль Шошановна, в жалобе на директора написано, что здесь работает её родня…

- Нет.

Кажется, это называется у дознавателей – глухая несознанка?

На гвоздике тетрадка с надписью «Отзывы»: «Хочу сообщить, что в этом заведении мне очень нравится. Всё-таки для меня это второй дом. Условия хорошие, медецинское обслуживание, кормят хорошо, одним словом, хорошо за нами ухаживают, броют, моют, одевают». И закорючка подписи. Орфография сохранена. Следующий отзыв офицерски сдержан и краток: «Всё хорошо, всё нормально, я живу здесь 7 лет». И подпись: Мандрагулов. В в палате сидит женщина, вышивает. Людмила Михайловна, 57 лет. Инвалид с детства. Рядом костыли. Русые кудельки волос, и неожиданно стильные новенькие очки. На линзе наклеен ценник - 2500 тг. Дали очки на день, пока «комиссия»? А потом отнимут?

- Людмила Михайловна, вы ценник с очков не убрали…

- А он мне не мешает! – очень даже находчиво отвечает Людмила Михайловна. Прошу показать вышивку. Наивный букетик роз. Рядом валяется упаковка от вышивального набора. Купили наспех, пока «комиссия»? Как проверишь? И как уличать администрацию в потёмкинском синдроме? Внедряться, как Шарапов в банду, и ходить за каждым по пятам?

В соседней палате вопреки строгим правилам лежит пожилая казашка. Платок надвинут низко, видно страдальчески зажмуренные глаза и скорбный рот.

- Никого нет у неё. Вообще никого на всём белом свете. У других хоть какая-то родня есть. Не трогаем её, пусть лежит – шёпотом говорит директор.

- А вот когда ваши подопечные умирают… Вы их сами хороните?

- Если родные не забирают, то мы. А кто ещё? Родным они живые были не нужны, зачем им труп. Обмываем, одеваем, если русский, в гроб кладём, если казах, муллу зовём.  Жалко мне их. Несчастные же люди. Никому не нужны. Хотя разное бывает. К одному нашему инвалиду брат приехал, хотел забрать. А он упёрся – не поеду. Твоя жена мои штаны стирать, что ли будет? Здесь люди зарплату за это получают, а ей это зачем?

В «Уголке медсестры» гуашью изображена тощая сестра милосердия с огромным шприцем, на столике коробка с жутковатой надписью: «Биоотходы». Что бы это значило?  В коридоре стенд «Наши будние дни».  На фотографиях обитатели Дома вяжут рукавички, играют в шахматы.  На стенах репродукции неизвестных тайских художников. Нурлан Епеновна объясняет:

- Дизайнера у нас нет. Сами как можем, так и украшаем. Пока ковров не было, полы раскрасили под их имитацию. Вот чем не ковёр? – показывая на лиловые ступеньки с орнаментом.

Собрав обитателей Дома в столовой, младший советник юстиции Тулегенов проводит письменное анкетирование. Несколько вопросов. Были факты избиения? Принуждали к работе? Хорошо ли кормят? И оба мы прекрасно понимаем всю формальность действа. Журналисты и прокурорские работники приезжают и уезжают, а им здесь жить. Старики, те, кто могут, дрожащими руками ставят свои «нет». А могут не все. Слепота, слабоумие и элементарная неграмотность. Дело затягивается.

Расспрашиваю Тулегенова о криминальной ситуации в районе, о раскрываемости. Преступления в основном, лихие, молодецкие – угон скота, барымта, проще говоря. Всё серьёзно, с подобающим техническим оснащением. Угоняют табунами. Спрашиваю, как тут с домашним насилием, всё в порядке? Скольких жён зарезали самолюбивые мужья? Тулегенов вспоминающе воздевает очи к потолку:

-  Года четыре тому назад жена убила мужа. Превышение пределов необходимой самообороны.

«Ай, молодца девка!» - думаю я, а вслух произношу:

- Да, совсем женщины страх потеряли.

                                                 ***

- Нурлан Епеновна, вот вы вроде стараетесь, работаете. Как думаете, почему на вас поступила такая жалоба?

- Как почему? Те, кто пишут, сами хотят на это место!

- Чем оно так завидно? С ума же можно сойти в этой атмосфере. Я бы сбежала через три дня.

- Наверное, думают, что это очень легко! Подумаешь, тихие старички и старушки. Накорми их да гулять выведи. А их треть - бывшие заключённые. Есть склонные к бродяжничеству. Есть алкоголики.  Дерутся порой. Вы же сами видите, какая тут аура. Когда в 96-ом году предложили директорство, начинать пришлось с ремонта. А до этого я работала в управлении. Я по образованию психолог, первый выпуск психологов в Казахстане – наш курс. Я же здешняя, всю жизнь тут живу.

Выделили, значит, здание, убитое, семь лет пустовавшее, раньше СПТУ было. Я не на готовое пришла! Сказали, сделаешь ремонт, тогда и назначим. Ремонт сделала, мебель на своём горбу перетаскала, комнаты разделила перегородками, чтобы не по десять человек в палате, а по четыре. Тут же жалоба – стариков заставляет кирпичи таскать. Да, просила более-менее здоровых. Для себя что ли? Для них же всё!

-А вот пишут ещё, что вы всю родню сюда устроили на работу.

- Сын сватов – это близкая родня? Он у меня санитаром работал несколько лет, я ему сказала – выучись на соцработника.

- А у нас обучают на соцработников?

- Конечно! Он выучился, теперь работает. И это близкий  родственник, сами подумайте?Вы думаете, это первое письмо? Двадцать лет работаю, двадцать лет пишут. Огород сажали – жалоба. «Эксплуатирует стариков». Убрали грядки, посадили цветы. Забором территорию огородила – жалоба. «Чтобы никто ничего не видел». Как всё отремонтировала, начальник управления мне говорит: Нурлан, давай ты замом будешь, а директором мужчину поставим. Ремонт делать – я, а директором – мужчину? 

Я так и сказала – нет, я буду директором! Почему с самого начала не предупредили? Пусть бы он ремонт и делал, раз такой умный! И теперь вот жалуются, а я не уйду! Я догадываюсь, кто пишет. Не нравится им, что запретила здесь сотрудникам дни рождения отмечать! Хочешь отмечать, иди в кафе, зови гостей домой… Я свой день рождения здесь не отмечаю, а им почему можно? Здесь работать надо! Через четыре месяца мне на пенсию. Отработаю до последнего денёчка. Принципиально не уйду! У меня вся жизнь здесь. Работа-дом, работа-дом. И замуж не выходила, и детей у меня нет… Меня, может, Бог сюда привёл, одинокую, к одиноким…

- И вы не захотели родить, как сейчас дамы говорят, для себя?

- Нет, нельзя это. Грех.

- А откуда такое необычное имя у вас?

- До меня родились три сестры. А отец сына хотел. Меня назвали Нурлан, и после мальчики пошли. Подряд трое. Я их потом женила всех.

                                                             ***

Вечером по случаю открытия фонтана аким награждал отличившихся сельчан. Нурлан Епеновне досталась медаль «За вклад в социально-гуманитарное развитие района». А потом под радостные возгласы публики забили вверх струи и фонтан запел голосом Кентала:

Бірлік болсын әлемде-е-е!  Бірлік болсын елімi-i-зде-е-е. Аман бол халқым, халқым ме-е-нің!

Звуки праздненства наверняка долетали до обитателей Дома.

Таких Домов терпения в области – пятнадцать.

Алматы - Тарбагатайский район, ВКО - Алматы       

(Салима Дуйсекова принята на работу в редакцию нашей газеты. Сегодня мы предоставляем нашим читателям ее первый материал)