«Ватничество» сквозь призму идентификации

Наверное, любая попытка понять феномен «ватничества» – дело не совсем благодарное, но в любом случае необходимое. Хотя бы потому, что для некоторых это явление выглядит пугающе, а кому-то оно явно по душе. И в этой противоречивости есть некая логика, для постижения которой нужно понимать какие-то скрытые смыслы. Наши известные соотечественники продолжают анализировать это явление, пытаясь найти ответы на поставленные нами вопросы:

1. Каково ваше видение природы «ватничества»? Почему оно стало возможным в нерусском мире и в частности в Казахстане?
2. Что с этим явлением делать – противостоять ему или просто игнорировать?
3. Во что в конце концов оно трансформируется? Сойдет ли тихо на нет или по-прежнему будет оставаться актуальным и, возможно, даже будет разрастаться?

Ирина Черных,

главный научный сотрудник КИСИ при Президенте РК

Явление, требующее осмысленного анализа

1. Феномен «ватничество», как и термин, его обозначающий, вошли в нашу жизнь относительно недавно в связи с ситуацией на Украине и событиями 2014 года. В контексте тех событий украинское общество, как и российское (смею предположить, что и все постсоветское пространство) условно разделилось на две группы. Первая – это те, кто поддерживал и полностью принимал российскую внешнюю политику и ее позицию по украинскому кризису («ватники»). Вторая – те, кто выступал за «европейский путь» Украины («укропы»), принимая этот выбор полностью и тоже некритически. Здесь можно говорить об идентификационных группах, которые формируются вокруг определённых базовых ценностных установок. Таким образом, происходит разделение общества по принципу «свой» – «чужой». Индикатором принадлежности к той или иной группе может быть даже то, как человек говорит: «в Украине» или «на Украине».

Для нас «ватничество» –новое явление, которое еще не осмыслено аналитически. Нет философски проработанного определения, непонятны масштабы распространения данного феномена в обществе и т.д. При этом несомненно, что его необходимо изучать – хотя бы с точки зрения выявления механизма формирования новых идентификационных групп, конструирования новых смыслов и ценностных рядов и их продвижения в общественное сознание, мобилизации общества. Причем сам по себе феномен «ватничество» не имеет ни позитивной, ни негативной коннотации, но приобретает тот или иной смысл в определенной среде - в рамках определенной идентификационной группы. Для человека, принимающего, например, российскую позицию по украинскому кризису, быть ватником - нормально, для него это своя собственная «картинка мира», система ценностей, мировосприятие. И, естественно, если это «моя картинка мира», то она всегда правильная.

То же самое можно сказать и о других идентичностях. Очень интересно читать дискуссии по этому вопросу в социальных сетях, когда люди принимают ту или иную идентичность («ватник», «укроп», «бандеровец» и т.д.), доказывают, почему они идентифицируют себя с данной группой, и критикуют другую идентичность, наполняя ее негативными смыслами. Таким образом, мне интересно анализировать феномен «ватничество» через призму идентификации. Это еще один хороший кейс того, как складываются наши идентичности, насколько они многообразны и многоуровневы.

2. Феномен «ватничество» пришел в нашу страну преимущественно посредством российского информационного пространства. Казахстанские нарративы являются вторичными по отношению к нарративу, производимому российскими СМИ. Мы в значительной степени репродуцируем российский дискурс «ватничества», давая ему некую новую интерпретацию, анализируя его уже как «наш феномен». Например, наши националисты рассматривают «ватничество» в негативной коннотации, делая акцент на угрозе со стороны России. Аналогичную позицию занимают сторонники «либерально-демократического» дискурса. Несмотря на разность этих двух идеологий, выстраиваемые ими нарративы одинаково акцентируют внимание на противостоянии между РФ и Западом и критикуют политику первой. С другой стороны, определенная часть казахстанского общества находится под значительным влиянием российского информационного пространства и, соответственно, принимает российскую интерпретацию тех или иных событий, формируя дискурс «ватников». Группы, выступающие за укрепление стабильности в стране, предостерегают общество от «повторения украинского сценария» в Казахстане. При этом понятие «украинский сценарий» остается нераскрытым. Противостоять данному явлению, как и игнорировать его, нет смысла, поскольку раз мы начали говорить об этом феномене, то, значит, он присутствует в нашей жизни. Надо изучать, делать выводы и извлекать уроки.
3. Мы живем в пространстве символов и смыслов, которыми мы наделяем эти символы. Пространство смыслов меняется – правда, не так быстро. Изменение жизни вокруг приводит к изменению смыслов. В свою очередь, смыслы «задаются», конструируются людьми. Например, если вы помните, в 1990-е годы часто используемым было слово «совок», которое обозначало выходца из Советского Союза, обладающего определенной поведенческой моделью, системой ценностей, мировоззрением. Сегодня, спустя 25 лет после распада СССР, мы практически не используем данный термин и само явление постепенно сходит на нет, поскольку исчезает человек – носитель данной поведенческой модели.

Ельдес Сейткемел,

публицист

Тени слов и разгадка смыслов

Ватник… Попытался разглядеть смыслы. Взглянуть на тень, отбрасываемую словом. Сначала - произнести и вслушаться. Ват-ник… «Вата», «ватный»… звучит неубедительно. Попробую «руслиш» – засоренный англицизмами русский. What-Nick… Может означать невыраженную «ничность» – интернетовский неологизм: «ник» + «личность». Явно пробивается звучание: «Что за ничтожность?». Или… показалось?.. Да еще «ватничество» какое-то, сродни «захватанному» оберегу текстового дурачества… Вспомнилось…

Ожидание вишен…

 «Мы живем в ожидании вишен// В ожидании лета живем// А за то, что одной лишь надеждою дышим,// Пускай нас осудят потом», – пел в недавнем советском прошлом Е. Бачурин. И это ожидание было у каждого свое. Как и переживание этого ожидания. И проживание. Когда… все вместе, ВСЕ – вместо Я и другие все, у которых только «всехнее» и есть. И есть будут все, то что есть. У всех. И у каждого. К примеру, вишни.

Когда наступал «вишневый сезон», пацаны из нашей «хрущобы» лишались покоя, сбивались в ватаги и начинали планомерно «обрабатывать» сады близлежащего частного сектора. Нет, не подумайте – дома в холодильнике лежали купленные родителями вишни. Охлажденные, да еще и посыпанные сахаром. Но… Не те… Вы помните, ребята, не те – без привкуса риска и набегового азарта, когда выжидаешь в щели света у забора… под встревоженно-приглушенный «очерк нравов» частных домовладельцев: «Вчера один куркуль пальнул из ружбайки по пацанам»… Количество жертв варьировалось в зависимости от темперамента рассказчика и прибавляло решимости действовать, несмотря ни на что, быстро и слаженно. Именно так. Как договаривались: одни подтягивают ветки, другие очищают их от вишен. Разделим потом. Но… Вот тут-то и начинались сбои программы. Те, которые подтягивали и держали ветви, поддавшись вдохновенному запалу «чистильщиков», пытались одной рукой тоже принимать участие в приватизации природной ренты. В итоге ветки облегченно распрямлялись, предательски шумно демаскируя, кто-то начинал суматошно паниковать, и под сдавленный вопль «Атас!» сколько было оставлено! Эх, босота!..

То ли дело, когда подключался «старшак», бредущий лениво на танцы, накинув на плечи пиджак (ватник?). Рост и мощь давали такой результат, о котором нам, «мелочи пузатой», и не мечталось. Толстая ветка пригнута так комфортно, что вся ватага работает, подключая не только руки, но и рты. Но когда «обработка» закончена, возникает деликатная заминка – надо сбросить «старшаку» в кепку его долю. Причем размер трофеев не оговаривался – каждый бросает, соотносясь только с личными понятиями щедрой благодарности. И ожидание вишен подкреплено ободряющей улыбкой: да ладно, пацан, да все путем, все понятно. И про всех...

«Вишневый сезон»

Понятно. Стало. И – всем. И – про всех. Когда без малого полтора десятка… словом, бросили… как и положено, когда бросают… сколько захотели. Сколько посчитали нужным. Это когда трое самых маленьких перестали говорить на языке «старшака», а, следовательно, понимать, чего от них ждут. Еще трое излишне горячо стали выяснять, кто из них «не пацан» вовсе, при этом все клялись мамами, на которых «старшак» никоим образом не походил, а потому и остался еще и должен.

Что и почему, никто не объяснял – эти трое пытались понять: откуда у них на руках явно не вишневый сок.

Еще пятеро (трое из которых усердно сплевывали на ладони, четвертый нейтрально смотрел под ноги, а пятый пытался доказать «старшаку», что тот живет в пространстве его прошлых набегов) всем «хором», но каждый на свой лад тянули рефрен: «Восток – дело тонкое»… причем настолько тонкое, что его и не видно. Дела. Да и Востока – тоже.

Еще двое объявили себя родными братьями по отношению к «старшаку», а как с родных чего-то требовать? Как и с того, вольного, что с табором ушел…

Но вот наступил «вишневый сезон», он же – «черешневый». Так он называется у врачей-травматологов. Это когда… ну, нельзя оставить усыхать-осыпаться вишенки на самых верхних ветках – ну, не может это переносить сердце хозяина! И лезет он на самую верхотуру, пытается снять последнее с тонких веток, а они не выдерживают нагрузки и… транзит с контактом. Так все дело в том, что «старшак» в этом деле – не помощник. Теперь это лично хозяйское дерево, и его стремление получить все, включая окончательную «вишенку на торте». И вот хозяин начинает играть роль «старшака», нагибает все дерево, которое трещит и вырывается. За дело, ребята, «чистим» дружно во имя Будущего! Разделим после… да вот только «чистильщиков» с добычей потом не сыскать. А дерево начинает сохнуть. И погибнет. Если с поврежденными корнями не станут работать, денно и нощно, какие-то люди, неважно, но практично одетые. И как эта рабочая одежда называется – тоже неважно. Пусть даже и «купайкЕ»…

Под деревом детства

В подражание Фазилю Искандеру остается со вздохом признаться: «Я сидел под деревом детства и печально кутался в ватник воспоминаний»… И признание в том и состоит, что, кроме набега, нашу ватагу скреплял разве что футбол. (Ну куда ныне без скреп-то?!) Да, мы крали, и не надо тут романтично-недосказанных цветистостей: «Лазали по чужим садам»… Мы крали… Время. Вернее, отдавали Времени нашу кражу: «Старшой приказал!». Частные домики, с садами на жалких «сотках», пришли в город и попросились пожить. Побыть еще. С нами, уже горожанами. С теми, кто не терпел обособленности. В смысле не желал принимать то, что земля могла быть чьей-то еще. Кроме власти, конечно. Представленной нами, горожанами. Такими же, как и в античных полисах. Где и родилось определение: «Время – это расстояние до цели». Читай: Пространство Времени. Которое остается незыблемым – меняются только наблюдатели. Те, что так и не определили: кто мы? Знаем ли мы себя? Обладаем ли СО-знанием самих себя? Несем ли о себе «СОвместную весть» – «совесть»? И что есть СОВЕСТЬ, как не чувство СТЫДА перед самим собой? А что есть стыд, как не ГНЕВ на самого себя за свое несовершенство и греховность? И гнев разве не эмоция, растянутая во времени, как НЕТЕРПИМОСТЬ… к расстоянию до цели, к пространству времени? В котором мы привычно гневаемся на иных: «Да как же вы не можете понять»… и задыхаемся при этом, от ощущения – нет, не поймут, должно пройти время. И обида душит: ведь с этим временем пройдем и мы, как наблюдатели, непонятые и оттого гневливые…

А прожженные ватники у костров из вывернутых деревьев детства – это как вишни, наклеванные воробьями, – они всегда слаще. Как и воспоминания… о будущем, за которое… «Пускай нас осудят потом»…