В нашей повседневной жизни мы все чаще сталкиваемся с проявлениями архаизации нынешнего казахского общества – пусть не всего, но значительной его части. В то время как цивилизованный мир устремлен вперед, мы пытаемся найти ориентиры для своего развития в далеком прошлом, идеализируя его, обнаруживая в нем примеры для подражания. Где истоки этого явления, чем оно грозит народу и стране, надо ли с ним бороться, что ему можно противопоставить? На эти и другие вопросы мы попросили ответить историка, кандидата философских наук Сейткасыма Ауелбекова.
Лицом к лицу лица не увидать…
- В последнее время часто говорят об архаизации сознания немалой части нашего народа. Насколько это утверждение является верным? Если оно соответствует истине, то каковы масштабы этого явления?
- «Архаичное» означает нечто устаревшее, обветшалое, отжившее. Когда некоторые наши соотечественники выступают за принятие закона о многоженстве, то, я думаю, это и есть настоящая архаизация. Хотя в научной литературе это слово уже не используется по причине содержащегося в нем оценочного суждения: некорректно называть «архаичным» явление другой культуры. Но мы можем использовать это слово в аналитических целях для обозначения тенденций, направленных на восстановление и интеграцию в общество всего, что называют национальной традицией. К тому же нам нет нужды стремиться к академической корректности ввиду того, что мы пытаемся разобраться в культуре, носителями которой являемся сами.
Действительно, необходимо понять, почему обычаи, казавшиеся нам безвозвратно ушедшими в прошлое (как то же многоженство, к примеру), возрождаются в наши дни? Где истоки такого движения вспять? Каков его фундамент? Как оно функционирует, и какие факторы придают его функциональности силу и многоплановость?
Начнем с этимологии, поскольку знание о происхождении слова, которым обозначается то или иное явление, зачастую дает представление о природе самого этого явления. Слово «архаичное» происходит от греческого arkhé, что означает «начало». Одновременно в нем заложен смысл «командовать», ибо, будучи у истоков самой культуры, оно имеет коннотацию «священного». А священное, как известно, - это особый статус, с высоты которого можно требовать от носителей данной культурной традиции безусловного конформизма. Отсюда императивность архаичного, богатство его проявлений и многофункциональность.
Теперь обратимся к «сознанию», о котором вы говорите. Психологи выделяют два его вида: непосредственное и рефлексивное сознание. При этом ставят в центр внимания понятие «дистанция». Идея такова, что объективность наших суждений о культурной среде зависит от того, насколько дистанцирован от нее наш взгляд. Психологи используют другие слова, но в общем виде их смысл сводится к этому.
Я намеренно упрощаю их дефиницию, чтобы выдвинуть на первый план более интересный для нас аспект, а именно важность понимания расстояния между культурной средой, к которой мы принадлежим, и нашим интеллектом, изучающим ее свойства. Если у нас будет четкое представление о научно-познавательном (эпистемологическом) значении этого фактора, то разницу в непосредственной и рефлексивной формах сознания мы поймем без труда. В качестве иллюстрации приведу слова Абая – во-первых, потому, что их знает каждый казах; во-вторых, чтобы заимствовать образность слов поэта. Вот что он пишет во Втором Слове своих «Назиданий»:
«В детстве мне приходилось слышать, как казахи смеялись над узбеками: “Ах вы, сарты широкополые, камыш издалека носите, чтобы крыши покрыть, при встрече лебезите… Бог мой! – думал я с гордостью, оказывается, не найти на свете народа достойнее и благороднее казаха!” Радовали и веселили меня эти разговоры».
Абай говорит здесь о своей наивной вере в то, что казахи, по рассказам взрослых, были «самыми лучшими». Ибо ему «приходилось слышать» эти слова, а другого мнения никто не высказывал, среди «сартов» не бывал, поэтому он, как и все казахи того времени, «думал с гордостью», что «не найти на свете народа достойнее и благороднее».
Это и есть пример «непосредственного» сознания, главным признаком которого является «очевидность» истинности мнения «своей» среды, привычного окружения.
«Теперь вижу: нет такого растения, которого бы не вырастил сарт, нет такого края, где бы не побывал торговец-сарт, нет такой вещи, которую бы сарт не смастерил… Теперь, при русских, сарты раньше других переняли новшества. И знатные баи, и грамотные муллы, и мастерство, и роскошь, и учтивость – все есть у сартов».
А это уже слова поэта, прошедшего путь интеллектуальной и личностной эволюции. Если рассуждать в категориях «дистанции», то он произносит их, «отойдя» от родной среды на известное расстояние и увидев в ней – посредством сравнения с другой средой – недостатки. Это и есть пример рефлексивного сознания.
Были ли бии и жыршы философами?
- А если конкретизировать применительно к нашей теме?
- На мой взгляд, эти слова Абая можно воспринимать как своего рода методологию познания – не путать локальное с глобальным, национально-особенное с универсальным, наивную веру с научной истиной. И если взглянуть на нашу действительность с этой точки зрения, то мы обнаружим архаизмы не только в сознании некоторой части нашего общества, но и в самом что ни на есть его центре – в гуманитарных науках.
Если вы имеете привычку копаться иногда в картотеке публичных библиотек, то наверняка наткнетесь на диссертацию, выдвинутую на соискание ученой степени доктора философии и защищенную в Институте философии, где соискатель пишет о «философских идеях» казахских жыршы и жырау, акынов и биев. Это и есть, как мне представляется, образ мышления того наивного Абая, которому казалось, что все казахское – самое лучшее. Ведь любому специалисту, изучающему данную тематику, известно, что в народной традиции никак не могут содержаться философские идеи. На то она и называется «традицией».
Аналогичную картину можно наблюдать среди юристов. Вы, наверное, знаете о том, что несколько лет назад вышел в свет девятитомный сборник статей, посвященных обычно-правовой культуре казахов, – его издал Институт права Академии наук РК под названием «Қазақтың Ата заңдары». Так вот, там не найти ни одной статьи, которая бы отличалась научной новизной. Помпезно – на трех языках, на бумаге высшего качества – были переизданы уже известные читающей публике исторические документы и давно опубликованные статьи, научная содержательность которых является более чем сомнительной. Если бы сборник был подготовлен компетентными специалистами – юридическими, политическими, социальными антропологами, то мы бы, возможно, узнали много нового об обычно-правой культуре казахов. А так, лишь неуместные эпитеты вроде «философы», «судьи», «гении», коими наградили биев, – и никаких новых знаний.
В одной из недавних публикаций на сайте вашего издания журналист задал собеседникам интересный вопрос: почему в учебниках истории деятелей Алашорды, которые боролись против советской власти, и казахов-большевиков, служивших этому режиму, одинаково называют «героями»? Ведь, по правилам логики, один и тот же предмет не может быть белым и черным одновременно.
Однако наши официальные историки предложили очень оригинальную логическую схему. По их мнению, алашординцы являются национальными героями потому, что они боролись за государственную независимость. В то же время и казахи-большевики – тоже герои… потому что боролись против сталинского режима.
Подобный ответ, как отметил ваш коллега, не может удовлетворить даже учащихся школ, у которых от такого объяснения в голове возникает «каша». Да и самих ученых из Института истории, я думаю, тоже. Но их проблема заключается в том, что они не знают иностранных языков, кроме русского, поэтому не знакомы с трудами настоящих исследователей. Посмотрите для интереса, на какую литературу они ссылаются.
Так что речь идет не столько о масштабе, сколько о глубине процесса архаизации: он не просто охватил «некоторую» часть нашего общества – он сразил все наше общество, не исключая область науки. В этом я и вижу ее особенность.
О насильственно-модернизационном проекте Советов
- При всем неприятии негативных моментов, связанных с жизнью в СССР, следует признать, что советский проект носил модернизационный и даже насильственно-модернизационный характер – со всеми его достижениями и издержками. Может, нынешняя архаизация – это своеобразная реакция на то, какими способами осуществлялась модернизация по-советски?
- Действительно, события начала 1990-х годов я бы тоже назвал «реакцией» на политику советской власти. Но «реакция», по определению, - относительно быстрый процесс, тогда как нынешний слишком затянулся. Поэтому я склоняюсь к мысли, что он развивается на собственной основе, которая находит ему оправдание и придает нужную динамику. Возникает вопрос: в чем состоит эта самая основа?
Чтобы ответить на него, вернемся к «модернизации». Эта теория родилась в конце 1950-х годов в связи с новой мировой тенденцией – глобализацией. Ученые задались тогда интересным вопросом: способны ли «доиндустриальные» общества стран Азии, Африки и Латинской Америки (такие же по характеру, как и наше казахское общество) участвовать в этом процессе? Результаты их исследований представляют для нас большой интерес, но я остановлюсь только на одном аспекте этого вопроса, а именно на том, как складываются отношения между двумя культурами, если одна из них – господствующая, а другая – подчиненная?
Подход исследователей интересен тем, что он опирается на понятие «культура». А культура в данном случае – это вера, язык, обычаи, привычки народа, которые сохраняются и передаются из поколения в поколение. Поэтому, по определению, понятие «культура» богаче, чем понятие «политика». Эта особенность культуры открывает перед нами более широкое исследовательское поле. Например, было бы интересно изучить политические процессы в бывшем СССР как отношение между культурами. Ведь не секрет, что они имели для нас «культурное лицо»: политика КПСС воспринималась как «политика Москвы». Стало быть, историю интересующего нас периода можно и нужно рассматривать как отношение двух культур: русской как господствующей и казахской как подчиненной.
Теория «аккультурации», которая лежит в основе теории модернизации, выделяет два принципиальных положения таких отношений: принцип селективности и принцип переинтерпретации. Специалисты англо-саксонского происхождения, которые осуществляли эту политику модернизации, увидели, в частности, что элементы господствующей культуры заимствуются подчиненной не целиком, а избирательно. Причина в том, что в каждой культуре имеются «базовые принципы социальной организации», ее «ядро», которые требуют совместимости с ними заимствуемых элементов. Если, скажем, такая совместимость обнаруживается, то они интегрируются в культуру заимствующую как новые; а если нет, то отвергаются либо получают «акцессуарное» значение, принимаясь, по сути, «для галочки».
Хотя и тут нужно внести некоторую ясность. Например, новые элементы при заимствовании проходят через своеобразный адаптационный фильтр, который назвали «переинтерпретацией». Смысл ее в том, что заимствуемые элементы получают новое значение и, согласно этому значению, обретают новый смысл и функцию. Приведу один пример.
Мы приняли на районном уровне такие структуры власти, как райком, райисполком, райсуд и прочие. Приняв их, придали им смысл традиционных форм управления, которые существовали при родоплеменном обществе с его иерархичностью и принципом единоначалия. В этом легко убедиться, если вспомнить стиль руководства первого секретаря райкома партии и сравнить его, например, с тем, как управлял своим родом Кунанбай в известном романе Ауэзова «Абай жолы». Я специально интересовался этим вопросом и нашел около десятка черт, которые их объединяют. Если вы на досуге проведете аналогичное сравнение применительно к функционированию любой структуры – будь то властной или административной, то, уверен, придете к аналогичному выводу. Это и есть второй принцип теории аккультурации – принцип переинтерпретации. Пример того, как элемент одной культуры, заимствуясь другой, глубоко интегрируется в нее в силу их типологической идентичности.
В этой связи хотел бы привести вывод, к которому пришел известный антрополог Роже Бастид (Roger Bastide, «Anthropologie applliquée»). Он пишет, что культурная интеграция в сфере политики и экономики, в урбанизации, заимствовании моделей поведения происходит быстрее и менее болезненно, чем в области религии, в практике обычаев и традиции.
Важно помнить об этом заключении Бастида, поскольку, опираясь на него, мы можем дифференцировать культурный процесс в отношениях между доминирующим и подчиненным обществами (и странами). С одной стороны, как мы видели на примере властных структур районного уровня и стереотипов поведения работавших в них чиновников, переинтерпретированные элементы функционируют эффективно, когда они основываются на новом значении, а с другой стороны – они пусть и пассивно, но твердо отвергаются в символической жизни культуры.
Чтобы проиллюстрировать последний тезис, приведу один пример. Вы наверняка видели, как хоронили казахских партийных и советских работников определенного ранга в СССР. Покойник лежал в гробу, на нем были черный костюм, белая рубашка с черным галстуком – и все выглядело «по-советски». Но затем, когда траурный митинг заканчивался, казахские ответработники отводили в сторону своих «русских товарищей», и родственники умершего хоронили его «по-казахски». Дело в том, что покойного, прежде чем положить в гроб, обмывали, согласно религиозным обычаям, заворачивали в саван, а затем, поверх савана, для вида, «накидывали» костюм и рубашку с галстуком. Говорю «накидывали» потому, что их распарывали на две части, с боку, и использовали лишь «фасадную» часть. Так, во всяком случае, проходили похороны партийцев в нынешней Туркестанской области.
Или вспомните почти анекдотические случаи, когда партийный работник уезжал с супругой на отдых, скажем в Сочи, а дома, якобы «без их ведома», дедушка с бабушкой, которым не грозило взыскание по партийной линии, совершали обряд обрезания своему внуку (сыну уехавших на курорт).
Иначе говоря, нужно видеть «теневую» сторону политического и культурного процессов, поскольку общие слова о «подавлении» казахской культуры, об «уничтожении» обычаев и традиций годятся лишь для штамповки идеологических клише и политических лозунгов.
Свободу получили – но не взлетели…
- И все же не совсем понятно: почему сегодняшний интерес к нашей истории и культуре выглядит как «устремленность в прошлое»?
- Начну с того, что, действительно, интерес казахского общества к своей истории и культуре выглядит как «устремленность в прошлое». Слишком уж крайние формы он приобретает. Но я убежден, что речь идет все же о поиске культурной идентичности нашего народа, национальных корней. Другое дело – почему этот интерес приобретает столь эксцессивные черты? На мой взгляд, причина здесь кроется не в характере общественного сознания, а в состоянии гуманитарных наук, живой мысли, если можно так выразиться.
Давно известно, что ученые, писатели, философы во все века играли важную роль в жизни общества, особенно в периоды «безвременья». Помните, это слово было очень модным в начале 1990-х? Так вот, в периоды резких социально-политических изменений и, как следствие, порождаемой ими неопределенности в умах народ нуждается в мыслителях, которые освободили бы их умы от всего наносного, случайного, того, что «прилипает» в силу эффекта резких пертурбаций, и объяснили бы подлинный смысл происходящего. Однако в 1990-е годы этого, к сожалению, не случилось.
Для сравнения: в прибалтийских республиках, тоже вышедших из «советской шинели», подобной «устремленности в прошлое» не наблюдалось. Почему такая разница? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно мысленно вернуться к истории нашей культуры. Я вижу в ней три периода.
На начальном этапе велась борьба против невежества (қараңғылық). Представители казахской интеллигенции первого поколения исходили из убеждения, что именно оно, невежество, является главной причиной общественных проблем. Им казалось, что достаточно научить людей читать и писать, и нравы смягчатся сами собой, общество изменится к лучшему. Поэтому они старались распространять алфавитную грамотность, одновременно борясь против наиболее одиозных обычаев нашего народа, в частности, против многоженства.
На втором этапе, который охватывает послевоенные годы до развала СССР, мы осваивали новые формы культуры – театр и кино, образование и науку. Параллельно с этим пытались сохранить идентичность самой культуры.
С провозглашением государственной независимости Казахстана наступил третий этап этой истории. В отличие от первых двух, он выделяется тем, что мы получили, наряду с политической, и интеллектуальную свободу. Мы могли теперь задавать себе такие вопросы, какие считали нужными задавать для знания истории, культуры. Откуда мы пошли? Где наши корни? Куда движемся? Почему идем в этом направлении, а не в другом?
Конечно, такими вопросами мы задавались и раньше, но в иных политико-интеллектуальных условиях. Помните, нам казалось, что если в казахской литературе дела обстоят плохо, то в этом «виновата» Москва? Если материально живем бедно, то лишь потому, что Москва «забирает» наши ресурсы. Дело не в том, насколько истинной была сама гипотеза, а в том, какой психологический комфорт и социальную иллюзию она даровала. Мол, причина не в нас, а в навязанных нам условиях: только дайте свободу – и мы взлетим!
Не взлетели. Стало быть, проблема заключалась не только в политической несвободе, но и в характере нашей культуры, носителями которой являемся мы с вами. Это и есть, кстати, привилегия свободных – брать на себя моральную и интеллектуальную ответственность за происходящее, а не кивать на волю «злого барина», который якобы «разрушил» все то, что было нам дорого. Подобные тезисы являются плодом воображения людей, которые не понимают, что такое свобода и какую она несет с собой ответственность. Чтобы противостоять экстремальным, архаичным тенденциям в культурном процессе, нужны солидный интеллектуальный фундамент, живая (философская) мысль. Только они способны сыграть, если хотите, «нормативную» роль и воспрепятствовать расползанию средневековых идей по казахскому обществу.
Традиционная мораль против закона
- На ваш взгляд, какая тенденция возобладает в ближайшем будущем – к дальнейшей архаизации или все-таки к модернизации?
- В стране, где наука находится на стадии формирования, а мысль – под прессом обветшалых догм, роль просвещенного государства огромна. Я возлагаю большие надежды на нынешнее руководство республики. Но власть – это политическая воля, а концепцию перемен разрабатывают философы, думающая часть общества.
С чего начать, чтобы решительным образом изменить ситуацию? Где находится то звено проблем, взявшись за которое, можно добиться успеха? На эти вопросы я бы ответил так: нужно менять тип самой казахской культуры.
Что это означает?
Приведу пример. Когда одного чиновника заключили под стражу по обвинению в присвоении государственных денег, он в качестве оправдания заявил, что потратил их на свадьбу дочери. Это не анекдот. Вы, наверное, тоже знаете эту историю. Уверен: если бы в наших руках оказались протоколы допросов других подследственных или осужденных за аналогичные преступления чиновников, то мы бы узнали, что в свое оправдание они приводили тот же «аргумент» – заботу о дочери (сыне, брате, сестре, свате). То есть, ссылались на ту ценность, которая в практической философии называется «природной» моралью. Моралью, разделяемой нами с животными, которые тоже заботятся о своих детенышах, о своем прайде или стае. Разница – лишь в количестве.
Дело не в том, любят ли казахи своих детей больше, чем, скажем, немцы или японцы, а в конфликте ценностей – в моральном конфликте между долгом отца и долгом государственного служащего. В том самом конфликте, где у нас, казахов, традиционная ценность всегда одерживает верх над современной, универсальной. Именно этими моральными ценностями мы пытаемся оправдать действия, квалифицируемые нынешним, то есть официальным, законом как преступные. Следовательно, начинать надо именно с изменения природы нашей культуры, ее ценностей, постулатов, принципов.
Однако нашим чиновникам истоки проблемы видятся совершенно в другом. Они считают, что раз уровень коррупции растет, то надо создавать новую структуру для борьбы с ней, ужесточать меры наказания. Они мыслят, по сути, так же, как наши предки тысячу лет назад – что защищать закон нужно посредством устрашения, навязывания, но не через изменение самих нравов, менталитета. Ведь достаточно внимательного взгляда на опыт цивилизованных стран, чтобы увидеть: там законы соблюдают не под страхом наказания, а потому, что следование им уже заложено в моральном сознании их граждан, «интериоризировано» в их личностное «Я».
Что касается ученых академических структур, казахских писателей и поэтов, то большинство из них видит причину в «разрушении» добрых традиций предков, а потому они хотят восстановления порядков эпохи «золотого века».
Если говорить о сути правовых обычаев, то они держались на двух китах: на насилии и партикулярной морали. На насилии потому, что порядок поддерживался либо физическим подавлением недовольных, либо угрозой применения такой силы. А достаточным силовым потенциалом обладали исключительно многочисленные родовые группы. Тот факт, что так называемые «главные» казахские бии – Төле, Қазыбек, Айтеке – были выходцами из многочисленных, а потому «сильных» родов, доказывает верность этого тезиса.
Наконец, что касается идеализируемой сегодня традиционной морали. Она «работала» лишь в масштабе одного аула или, самое большее, двух-трех соседних аулов, где, выражаясь современным языком, субъекты права знали друг друга «в лицо». Только в этих условиях можно было «пристыдить» другого (ұятқа шақыру) и/или призвать его к «совести» (сыйлау). За пределами такого сообщества аулов в свои права вступали политический интерес, сила и силовой обмен. Когда воздыхатели по прежним обычаям постоянно сокрушаются по поводу «испорченности» нынешнего поколения казахов, деградации общественной морали (мол, люди потеряли ұят), то они говорят такие слова от элементарного незнания природы архаичной морали.
Коль этические нормы предков принципиально отличаются от универсальной морали и не ложатся в концепцию обязательного для всех закона, то интегрировать новые юридические нормы и правила нужно поэтапно, опираясь на науку. Что означают эти слова применительно к предмету нашего разговора?
Отвечу тезисно, не останавливаясь на деталях.
Во-первых, надо отказаться от ложного знания, о котором я говорил выше. Необходимо дать объективные знания о правовых обычаях нашего народа, опираясь на теорию и методы юридической антропологии, которая возникла как наука по изучению правовых обычаев традиционных культур, таких, как казахская.
Во-вторых, нужно выявить традиционные казахские юридические понятия, такие, как жол, жөн, жора, орын, оң, сол, тура, қисық, ақ, қара и другие, в фольклоре, в трудах классиков казахской литературы. Их нельзя называть юридическими терминами в строгом смысле, но они получают такое значение в «юридических» ситуациях. Затем, констатируя их смысловую «стыковку» или «скольжение» в сопоставлении с современными юридическими терминами, создать основу для познавательного процесса. Необходимо, чтобы была установлена, конституирована смысловая, ментальная связь между пониманием права в прошлом (оно закодировано в нас через механизмы культуры) и правовыми концепциями современной юриспруденции. Если на сегодняшний день заң, құқық «живут» сами по себе, а казахи – сами по себе, то это является показателем отсутствия такой связи.
В-третьих, нужно провести аналогичную работу для восстановления концепции человека, общества, мира в традиционном миропонимании казахов, чтобы на основе казахских слов и понятий создать интеллектуальный инструмент для философского осмысления нашей культуры.
Не только невежественная наивность, но и антигуманизм
- Какими могут быть последствия для общества, для страны, если мы не сможем справиться с этой задачей?
- Признаться, этот вопрос я часто задаю сам себе и вспоминаю об опыте России. Наверное, потому, что я, как и все люди моего поколения, знаком с русской историей и культурой со школьной скамьи – и когда думаю о наших проблемах, мысленно проецирую их на опыт России. А еще сравниваю с опытом Франции, которую неплохо знаю, и других европейских стран. Поэтому в качестве ответа на ваш вопрос хотел бы привести такой пример.
В 1689 году английский философ Джон Локк пишет свои «Трактаты», в которых дает новую концепцию человека. Человек «по натуре» – существо моральное, утверждает автор, поэтому нуждается в законе, ибо только в режиме законности он сможет реализовать свою миссию. Исходя из этой антропологии человека, Локк обосновывает два принципа демократического либерализма: первый – принцип демократичности (политические решения должны приниматься большинством голосов, а не доверяться абсолютной власти сюзерена), второй – принцип разделения власти.
Известно, что эти идеи Локка были направлены против доктрины Гоббса, который утверждал обратное. Согласно оценке последнего, человек по природе своей склонен к насилию, поэтому, чтобы установить мир и спокойствие, он должен отказаться от всех своих прав и доверить их сюзерену в обмен на личную безопасность и сохранение собственности.
Приблизительно тогда же Петр Великий начал свои реформы по созданию «регулярного», как он говорил, государства. И, если сравнить «стартовые условия» с тем, что было достигнуто, то нетрудно заметить, что проблемы остались те же: плохо функционирующие и коррумпированные государственные институты, традиционное русское чиновничество вместо государственных функционеров европейского типа, эмбриональное состояние гражданского общества. Я ссылаюсь здесь на выводы известной французской исследовательницы Элен Каррэр д’Анкосс, изложенные ею в книге «Les Romanov».
Теперь, возвращаясь к вашему вопросу, хочу сказать, что, насколько я понимаю, мы стоим перед дилеммой – либо следовать доктрине Гоббса и русской модели ее воплощения, либо следовать доктрине Локка и приступить к созданию демократического общества. Странный симбиоз (современная техника и технологии в сочетании с архаичными ценностями и ассоциированными с ними формами поведения), который мы возвели сегодня как модель общества, не сможет обеспечить стабильность в стране и рост благосостояния народа, поскольку в нем нет главного – признания человека как ценности, признания его свободы на инициативу и творчество. А в традиционном представлении нашего народа человек сам по себе, вне своей групповой принадлежности вообще не существовал. Поэтому, когда кое-кто пытается бездумно возродить устаревшие, уже отжившие свое обычаи прошлого, я вижу в таких попытках не только наивность невежд, но и антигуманизм, в этимологическом смысле этого слова…
