Буквально на днях в Алматы вышла книга «Степные империи Евразии. Власть - народ - право (Очерки по политической и правовой антропологии)». Ее автор - профессор, заведующий кафедрой теории и истории права и государства Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург) Роман Почекаев. С ним мы и беседуем о содержании книги и сопутствующих этому моментах.
Выбор места
- У вас вышло много интересных книг, рассказывающих об истории Евразии. Большинство их, как я понял, были изданы в России. Почему ваша новая книга увидела свет в Казахстане?
- Да, действительно, все мои книги до сих пор печатались в российских издательствах, если не считать переводов на монгольский язык книг «Батый» и «Ханы Золотой Орды», которые были изданы в Улан-Баторе в 2013 году. Однако по завершении работы над последней книгой мне показалось, что будет правильным, если она выйдет в свет в Казахстане.
Хотя это может прозвучать несколько нескромно и претенциозно с моей стороны, но я вижу это издание как своеобразный «мост» между российскими и казахстанскими исследованиями различных аспектов кочевых народов и государств Евразии. Не секрет, что в последние годы наблюдается в некоторой степени противостояние российских и казахстанских ученых по ряду вопросов, касающихся общего исторического прошлого – в первую очередь, Золотой Орды и ее наследия, которое пытаются «поделить» казахстанские (собственно казахские) и российские (в первую очередь, татарские) специалисты. Однако является ли такой подход продуктивным? По мнению исследователей, которых интересует, прежде всего, именно изучение истории, - нет. Сотрудничество является более эффективным способом дальнейшего получения исторических знаний, чем противостояние.
Решив издать свою книгу в Казахстане, я попытался показать, что интерпретация отдельных аспектов истории «степных империй», основанная на достижениях российской научной школы, вполне объективно воспринимается и казахстанскими учеными, которые стараются учитывать различные точки зрения на изучаемые проблемы. Кроме того, само содержание книги, охватывавшее историю правового развития кочевых народов, от эпохи древних тюрков и до казахов эпохи Российской империи, фактически предполагало ее издание именно в той стране, где происходили эти процессы, то есть в Казахстане.
Приняв такое решение, я не рассматривал никаких иных вариантов выбора издательства, кроме «Абди компани», которое за последние годы выпустило немало ценных и интересных книг об истории Казахстана и кочевников Евразии. Кроме того, в течение многих лет мы плодотворно сотрудничаем с научным редактором этого издательства Канатом Ускенбаем, который любезно согласился выступить редактором и моей книги. Конечно же, решающее слово было за директором «Абди компани» Абдибеком Бимендиевым, - он не только согласился издать книгу, но и снабдил ее весьма лестным для меня предисловием.
Маркетинговый ход
- У вашей книги интригующее название «Степные империи Евразии». Почему именно такое, и о чем, если вкратце, книга? Проводились ли подобные исследования раньше, и в чем новизна вашего труда?
- Честно говоря, изначально название было другим, но после переговоров с издательством было принято решение его изменить. В некоторой степени оно стало своеобразным «маркетинговым ходом», то есть должно было привлечь внимание потенциальных читателей из числа как специалистов, так и любителей истории Центральной Азии, поскольку имеет собственную историю и является в общем-то знаковым.
Как известно, еще в первой половине XX века вышел классический труд французского востоковеда Рене Груссе «Степные империи». А в 1994-м увидела свет работа уже непосредственно с таким названием – «Степные империи Евразии». Ее авторами стали С.Г.Кляшторный (памяти которого я осмелился посвятить свой труд) и Д.Г Савинов; она была переиздана в 2005-м уже под названием «Степные империи древней Евразии». Наконец, в 2015-м появилась работа российского специалиста по кочевым государствам Евразии В.В. Трепавлова «Степные империи Евразии: монголы и татары» (недавно вышло ее переиздание).
Таким образом, название книги говорит само за себя и, безусловно, должно привлечь внимание читателей. А чтобы оно не выглядело «плагиатом», я дополнил его подзаголовком «Власть – народ – право», отражающим именно те аспекты истории «степных империй Евразии», на которых я сосредоточился. И уже для тех, кто решит более подробно ознакомиться с содержанием книги, – дополнительный подзаголовок: «Очерки по политической и правовой антропологии». Собственно, в нем-то и заключены цель и новизна работы.
Дело в том, что государственность и право кочевых народов и государств Евразии до сих пор, насколько мне известно, не привлекали внимания специалистов по истории права в той степени, в которой они того заслуживают. Это связано и с немногочисленностью источников – правовых памятников, сохранившихся от кочевников Евразии, и со специфичностью их права и правопонимания в целом: многие правовые категории в кочевых государствах древней и средневековой Евразии невозможно рассмотреть в привычных нам понятиях, нужно учитывать особенности общеисторического, политического, экономического и культурного развития этих народов и государств.
Поэтому наиболее перспективным при написании книги мне показался подход с позиций антропологии права, т.е. рассмотрение правового развития кочевых государств сквозь призму отношения к праву самих современников, т.е. тех, чьи отношения и регулировали источники права. Естественно, для исследования этого аспекта было недостаточно немногочисленных правовых памятников. Поэтому наряду с ними привлекались и другие источники – исторические хроники и летописи, свидетельства современников, в ряде случаев даже эпос и фольклор: при изучении всех этих источников обращалось внимание на особенности правопонимания тюрков и монголов, их отношения к праву в целом, отдельным государственным и правовым институтам. Надо сказать, что вообще в рамках антропологии права (или юридической антропологии) подобный подход распространен достаточно широко, однако, как ни странно, государства и народы Евразии до сих пор в его рамках не исследовались – в отличие, скажем, от народов Африки, индейцев Америки, народов Кавказа и т.д. Таким образом, эта книга в определенной степени устраняет столь досадный пробел.
Чингисхан и право
- Насколько уровень представлений о праве у кочевников средневековых степных империй соответствовал общемировым тенденциям той эпохи?
- Как представляется, именно исследование правового развития «степных империй» с точки зрения антропологии права позволяет сделать вывод, что «правогенез» кочевников, в общем и целом, соответствовал общемировым тенденциям – он проходил через те же стадии развития, что и в других частях света. Естественно, далеко не всегда одни и те же процессы происходили синхронно, но ведь подобное несовпадение является нередким даже для соседних стран. Что уж тогда говорить о разных континентах, населенных народами с разными культурами, укладами жизни и прочими моментами? При работе над книгой я с удивлением обнаруживал параллели между правовыми системами, например, Монгольской империи и Римской империи. Или, как показано в одном из разделов, воззрения хивинского хана-историка Абу-л-Гази имели немало общих черт с воззрениями современных ему европейских мыслителей XVII века.
Подобные факты, на мой взгляд, ярко обосновывают концепцию правового плюрализма, получившую распространение в современной юридической антропологии: нельзя делить правовые системы на «плохие» и «хорошие», «передовые» и «отсталые» – все они представляют равную ценность, поскольку отражают особенности конкретных народов, регионов и государств.
- Какова роль Чингисхана, его империи в развитии правовой мысли у кочевников в целом и у казахов в частности?
- Это сложный вопрос. Дело в том, что от эпохи Чингисхана сохранилось очень мало аутентичных источников, а уже в ближайшие десятилетия после смерти его личность и деятельность были очень сильно мифологизированы. Как следствие, создание правовой системы Монгольской империи, на самом деле являвшееся заслугой преемников Чингисхана (его сыновей и внуков), приписали ему самому, тем самым постаравшись придать правовым установлениям более легитимный и незыблемый характер.
Мало того, в связи с тем, что при самом Чингисхане письменная фиксация всех правовых решений не получила широкого развития, его преемники в своих политических интересах стали приписывать основателю империи даже такие нормы и правила, которые в принципе не могли быть включены им в число правовых установлений. Например, что-то связанное с правами на трон той или иной ветви его потомков.
Со временем же Чингисхан стал восприниматься населением «степных империй» как создатель особой правовой системы – «чингизидской», и очень многие принципы политической и правовой идеологии в Монгольской империи и особенно в ее государствах-преемниках (от Золотой Орды и империи Юань до Казахского, Крымского или Бухарского ханств включительно) приписывались ему. В результате порой было достаточно ссылки на авторитет Чингисхана, чтобы придать законность тому или иному указу монарха, судебному решению и т.д.
Однако, как ни парадоксально, говорить о какой-то специфической «правовой мысли» в рамках «чингизидской» правовой системы мы все-таки не можем: право Чингисхана и его преемников изначально имело исключительно прикладное значение. Поэтому то, что мы сегодня называем правовой мыслью или правовой доктриной, как правило, было связано с распространением в государствах чингизидов ислама и, соответственно, являлось продолжением и развитием мусульманской правовой доктрины. На практике тюрко-монгольское и мусульманское право взаимно дополняли друг друга, однако сама по себе правовая мысль была фактически исключительно мусульманской.
Правовая преемственность
- Можно ли говорить о преемственности правовых воззрений Монгольской империи и Казахского ханства? Если да, то что свидетельствует в пользу этого?
- Да, можно говорить о преемственности - только, видимо, не непосредственной, а через государства чингизидов – Золотую Орду (Улус Джучи) и Чагатайский улус. Именно в них окончательно сложилась та специфическая правовая система, которая действовала и в Казахском ханстве: сочетание элементов обычного и ханского («чингизидского») права, а со временем – и принципов мусульманского права. При этом даже в мусульманский период в них сохранялась главная, на мой взгляд, особенность правового развития тюркских обществ и государств – весьма значительная роль монархов в законотворческой деятельности, чего мы не наблюдаем в странах «классического ислама», где правотворчество традиционно являлось задачей профессиональных правоведов (факихов, улама и т.д.). В Казахстане эта традиция тоже сохранялась в течение многих веков.
- Скажите, как возникали правовые уложения кочевников? Их создавали на местах? Если да, то кто этим занимался? Или же их заимствовали извне?
- Кодификационная деятельность у кочевых народов Центральной Азии началась довольно поздно, не ранее XVI-XVII вв., до этого ни уровень их правового развития, ни особенности системы управления и правоотношений не делали необходимым создание кодификаций. За исключением разве что империи Юань, да и то преимущественно для основного местного (китайского) населения, привыкшего к кодификациям еще с раннего средневековья, эпохи империи Тан.
Лично я разделяю сомнения ряда исследователей в том, что небезызвестная «Великая Яса» Чингисхана являлась именно сводом законов – скорее, это были отдельные указы и распоряжения основателя Монгольской империи по ряду наиболее важных вопросов, и лишь впоследствии их стали характеризовать как некую кодификацию. Стоит обратить внимание на то, что все сохранившиеся сведения о Ясе – это записки иностранных авторов, которые были представителями обществ с «писаным правом»: неудивительно, что они и право Монгольской империи пытались характеризовать в привычных для них категориях – разве могло у такой обширной и могущественной империи не быть свода законов?!
На самом деле, необходимость в правовых уложениях, на мой взгляд, была связана с ослаблением ханской власти и необходимостью фиксации тех правил поведения, выполнение которых ранее обеспечивалось авторитетом власти монарха, контролем со стороны чиновничества и т.д.
Зачастую уложения были связаны с именами конкретных правителей: в казахской правовой традиции – законы ханов Касыма, Есима, Тауке, в монгольской – Алтан-хана, Батура-хунтайджи и т.д. И каждое такое уложение распространялось на те территории и племена или роды, которые находились под властью монарха-законодателя. Например, хан Тауке, как известно, считался последним ханом, власть которого признавали все три жуза, соответственно его «Жеты жаргы» можно считать общеказахской кодификацией. Алтан-хан же был правителем одной из областей Монголии – Тумэта, где и действовало принятое им уложение. Аналогичным образом Батур-хунтайджи был правителем Джунгарии, поэтому созданный им свод законов «Их цааз» получил распространение среди ойратов и калмыков, но не в Восточной Монголии (Халхе).
Что касается самостоятельности этих уложений или заимствований в них, то этот вопрос нуждается в дополнительном изучении. Необходимо провести сравнительно-правовой анализ текстов различных уложений в контексте политического развития соответствующих стран и народов, их взаимодействия и прочего. Например, вполне можно признать, что на законы хана Тауке могло повлиять уложение «Их Цааз» (как полагает, например, А.Ш.Кадырбаев). Но можно предположить, как уже говорилось ранее, что примерно одинаковый уровень государственного и правового развития казахов и ойратов в XVII веке стал причиной того, что в уложения обоих ханств вошли примерно одинаковые правовые нормы.
«Торе»: эволюция понятия
- Одна из глав вашей книги посвящена понятию «торе». В казахской истории представители сословия торе - это потомки Чингисхана. Откуда пошло это название, и в чем его суть?
- Торе, на мой взгляд, является одной из наиболее специфических и вместе с тем ярких правовых категорий «степных империй». Фактически именно с анализа правовой природы торе и начались мои изыскания, касающиеся истории государственности и права тюрко-монгольских народов Евразии, около пятнадцати лет назад. Однако до сих пор я периодически возвращаюсь к его изучению в различных аспектах, все больше убеждаясь в многозначности этого понятия и его специфичности.
Как представляется, эволюция и трансформация значения термина «торе» очень наглядно отражает политико-правовое развитие кочевников Евразии в целом. Изначально, в древнетюркском обществе, оно означало просто право, которое в то время фактически отождествлялось сначала с волей Неба, а затем – с законотворческой деятельностью правителей-каганов. Средневековые монголы придали торе уже некий сакральный характер, а Чингисхан и его потомки присвоили себе право толкования положений торе так, как это отвечало их политическим интересам. В XV-XVI вв. торе, как и другие источники права, в воззрениях кочевых народах стало связываться с законодательной деятельностью самого Чингисхана и его рода. Закономерным стало изменение его значения: «право» превратилось» во «власть», причем власть монопольную, присущую только чингизидам. Отсюда и приставка «торе», отражающая эту монополию на верховную власть и ханский титул.
Однако со временем авторитет чингизидов в ряде государств Центральной Азии пал, и к власти стали приходить другие династии. Соответственно термин «торе» стал применяться и к среднеазиатским ходжам, и к джунгарским хунтайджи, а когда некоторые центральноазиатские страны и регионы либо вошли в состав Российской империи, либо попали под ее протекторат, то термином «торе» стали обозначать даже российских имперских чиновников, которые тоже являлись носителями власти в глазах местного населения. Таким образом, традиция сохранилась, но при этом она адаптировалась к новым политическим и правовым реалиям.
От обычного права до имперского законодательства
- В конце своей книги вы пишете, что в Казахстане XIX века существовало несколько видов права. Чем это было обусловлено?
- Это было обусловлено именно преемственностью тех традиций, наследником которых выступал Казахстан, проходя различные стадии своего государственного и правового развития. Так, обычное право было унаследовано еще с эпохи древних и раннесредневековых кочевников и не исчезало в течение последующих столетий, регулируя отношения преимущественно в частноправовой сфере. С образованием Монгольской империи и Золотой Орды основной правовой системой стало «ханское» право, т.е. результаты правотворческой деятельности монархов: указы-ярлыки, судебные решения, в позднем средневековье – уложения, о которых мы говорили ранее. После принятия ислама неотъемлемой частью права стала мусульманская правовая система, которая, как ни странно, чаще всего не противоречила двум другим, а как бы дополняла их по ряду сфер правоотношений. Наконец, после принятия казахами российского подданства на Казахстан постепенно стала распространяться и система имперского законодательства. В разные периоды казахской истории все эти системы имели разное соотношение, но их элементы в той или иной степени сохранялись фактически до начала XX века включительно.
- Последний вопрос немного не по существу книги. В Казахстане очень популярна тема этнической принадлежности Чингисхана. Как вы думаете, почему она актуализировалась в нашем обществе? С чем это связано, и каково ваше отношение к подобной постановке вопроса?
- Я стараюсь не участвовать в дискуссиях такого рода, поскольку чаще всего они имеют не историческое, правовое или источниковедческое, а чисто политическое значение и ставят целью возвысить свой народ над другими. Возможно, активизация связана с тем, что народы и государства стараются сформировать свою политическую идентичность, подчеркнуть свои исторические корни, удревнить традиции, государственное и правовое прошлое.
Как раз опираясь на результаты изысканий специалистов по истории чингизидов, их государственности и права, хотел бы напомнить, что чингизиды (торе) формально не принадлежали ни к одному конкретному роду, племени, жузу, народу в целом, а стояли над ними. И если исходить из этого, то, на мой взгляд, Чингисхан и его потомки в равной степени принадлежат всем тем народам, предки которых проживали на территории Монгольской империи и ее государств-преемников и являются, так сказать, их общим достоянием.
