Мы задали Интернету некорректный вопрос «на засыпку»: можно ли в наши дни вернуть к жизни аул кочевников? И тотчас получили вполне корректный ответ: «Аул древних кочевников создадут в Астане». И далее: «На территории аула будет установлен «Кочевой музей». Увидеть все многообразие культуры кочевого народа гости этноаула смогут с 3 по 6 июля. Здесь на площади около торгово-развлекательного центра «Хан Шатыр» в эти дни будет проходить фестиваль кочевой цивилизации «Тысячелетия вокруг Астаны». Участники фестиваля и все желающие смогут ознакомиться с жизнью и бытом наших предков, погрузившись в неповторимую ауру Великой Степи».
Трагическая участь аула
Эпоха номадизма трагически оборвалась советизацией, насильственной коллективизацией с переводом казахов на оседлый образ жизни и, как следствие, массовым голодом. Хотя провидец Алихан Букейханов еще в 1927 году предупреждал соотечественников: в Степи грядут необратимые перемены. И призывал казахов: осваивайте земледелие, учитесь сеять зерно и выращивать овощи. Оседлый образ жизни неизбежен! Но не услышали. И – не успели. Катастрофа близилась слишком стремительно и необратимо...
Собственно говоря, именно об этом роман-трилогия Смагула Елубая «Одинокая юрта», роман о разрушении эпических начал в жизни народа.
– Уничтожение кочевого образа жизни казахов и вызванный этим голодомор – неизгладимое пятно на совести большевиков, – говорит он. – Тут надо понять вот что: если бы не было кочевого начала в жизни Великой Степи, то казахи были бы уничтожены как народ своими же соседями. Степь не только кормилица скотоводческого аула, но и защитница его от врагов, она давала стратегическую возможность противостоять нашествию недругов.
Давайте вспомним походы Тамерлана – он уничтожал города, места компактного проживания людей. А казахи в случае опасности рассеивались в степи, растворялись, были неуязвимы. Вражеские полчища могли найти дватри аула, в каждом из которых не больше пятнадцати юрт, остальной народ успевал откочевать, ускользал от врага, исчезал на бескрайних просторах. Ищи ветра в поле!
Это было, если хотите, стратегическим образом жизни, он оправдывал себя, позволял выживать в течение многих веков. То была своеобразная военная структура.
В сущности, каждый мужчина был воином, имел при себе оружие и коня. Он с детства был обучен защищать родной очаг, родной аул, родную Степь. И если
возникала необходимость, мужчины под клич племени в одночасье собирались в единый кулак, готовый дать отпор вражеской силе. А если раздавался клич «Алаш!», то все казахи-воины собирались под знамя хана. При этом каждый род имел свой отряд, свою боевую силу.
– И как долго удавалось применять эту стратегию?
– Когда появилось огнестрельное оружие, Степь уже спасать не могла. Народ с такой обширной территорией мог стать добычей любого соседа, в руках которого было оружие новых времен.
– И тем не менее казахи оставались кочевниками до 1929 года...
– Оставались. Но... Вот данные переписи населения 1897 года по Средней Азии. Киргизия – около трехсот тысяч человек, столько же в Туркмении и Таджикистане. Узбеки и сарты – около полутора миллионов. Казахов насчитывалось 4 миллиона 84 тысячи, то есть они составляли около половины населения Центральной Азии.
По статистике 1911 года (ее привел в своей книге «Очерки по истории казах-киргизского народа в связи с общими историческими судьбами других тюркских племен» Александр Чулошников) казахов было уже около 8 миллионов.
В начале 1921-го партия «Алаш» засвидетельствовала, что от голода умерли 1 миллион 700 тысяч казахов. А до этого, в гражданскую во̆ну, наш народ находился под копытами и красных, и белых – и только Аллах ведает, сколько там погибло.
По данным переписи 1926 года, казахов насчитывалось около шести миллионов человек. Но в 1925-м в Казахстан прибыл недоброй памяти Голощекин, один из главных палачей Сталина. Он сообщил в Кремль, что Октябрьская революция обошла Казахстан стороной, и попросил разрешения устроить в этой республике «малый Октябрь». Сталин разрешил. И в 1928 году Голощекин начал конфискацию. Проводил он ее как истинный большевик. С точки зрения русского человека, если казах имел 30 овец и одну корову, он был уже кулак. А вот с точки зрения кочевника-степняка, это был самый бедный человек, у него был тот прожиточный минимум, который позволял кое-как сводить концы с концами. Тогда сложилось твердое убеждение, что все казахи – кулаки. Исходя из этого, Голощекин и проводил конфискацию.
«Малый Октябрь» и «окно в Европу»
– И что в результате?
– А вот что. До 1928-го в Степи было около сорока миллионов голов скота, а через три года осталось четыре миллиона. Куда пропали 36 миллионов? Их должны были отправить в крупные города, чтобы обеспечить мясом «пролетарские массы». А казахи-скотоводы оказались в прямом смысле у пропасти. «Малый Октябрь» унес жизни от двух до двух с половиной миллионов казахов. А если приплюсовать сюда погибших от голода в 1921 году?
В Степи начались восстания и откочевки. Большевики во главе с Голощекиным были беспощадны и к восставшим, и к тем, кто пытался откочевать за рубеж. Расстреливали всех без суда и следствия. Там из кожи вон лезли активисты, в большинстве своем абсолютные неучи, аульные ребята, которым дали мандат и широчайшие полномочия творить полный беспредел. Собирая материал для своего романа, я разговаривал с очевидцами тех событий.
Забирали все съедобное, даже мясо из казанов. Туши лежали горой у дороги, их отправить не могли в город – не на чем. Они так и сгнили, а люди умирали от голода. Кому повезло, бежали в Китай, в Россию, в Узбекистан, в Таджикистан, куда глаза глядят, подальше от родных мест.
Мои родители сумели добраться до Туркмении. Пешком. Ни лошадей, ни верблюдов не было, все отобрали. Люди обессиленные падали в пути, на обочинах дорог лежали трупы. Многие сходили с ума, детей бросали... Сегодня численность казахов составляет 12 миллионов. Если бы не потери 20-30-х годов, нас могло быть сорок миллионов.
Нет-нет, да раздаются голоса, что, мол, казахи сами виноваты во многих бедах – мол, давно надо было перейти на оседлый образ жизни. Об этом мечтал еще Абылай-хан. Но ситуация вокруг Степи не давала такой возможности. Казахам вплоть до ХХ века пришлось отбиваться от врагов. И потом, кто должен был заняться этим? Царизм уничтожил в Казахстане централизованное правление в начале XIX века, казахи уже не могли решать свою судьбу сами. А до этого были постоянные нашествия джунгар, и лишь Степь служила казахам защитой, именно кочевой образ жизни спасал их от полного уничтожения.
Во времена Абулхаир-хана и Абылай-хана они стояли перед выбором: к какому соседу примкнуть, чтобы не быть полностью уничтоженными? И Китай, и Россия видели Казахстан лишь своей колонией. Абулхаир и Абылай сделали выбор в пользу России, выбрав меньшее из двух зол. Потому что Россия была к тому же окном в цивилизованную Европу, оттуда шел прогресс.
Мы, современные казахи, следуем выбору наших предков: будущее Казахстана должно быть рядом с Россией, потому что казахи прорубили окно в Европу через русскую культуру.
Тут я должен сделать оговорку. Многие придерживаются мнения, что кочевой образ жизни был отсталым. Я лично так не думаю. Надо быть объективным. Есть плюсы и минусы, и об этом надо говорить. Благодаря степному закону у нас не было тех моральных недугов, которые мы сейчас переживаем вместе со всем цивилизованным миром.
До Октябрьской революции не было в нецивилизованной Степи проституции, разводов, педофилии, суицида, тюрем, отказа от своих детей, алкоголизма, наркомании. Мы были далеки ото всех этих бед, мы даже не знали
названий этих моральных уродств. К тому же люди были богобоязненными. Большевики лишили нас Бога, бросили в омут безбожия. А казахи не зря говорят: бойся человека, который не боится Бога. Все это следствие прогресса. У меня к нему есть большие претензии.
Прогресс, который развивается без Бога, у которого место Бога заняли деньги, противоречит самому духу прогресса. Мы видим материальное богатство без богатства духовного. К сожалению, такой «прогресс» может привести человечество к самоуничтожению.
Да, казахский аул уже не мог жить, как жил раньше, но... Нужна была программа на годы вперед, чтобы кочевники могли адаптироваться к некочевому образу жизни, чтобы не выпасть из общецивилизационного контекста. Именно это предлагала казахская интеллигенция во главе с Алиханом Букейхановым и Смагулом Садвакасовым. Поэтому Смагул Садвакасов стал для Голощекина непримиримым врагом. Он не был врагом оседлой жизни, но он первым сказал, что попытка решить эту сложную проблему наскоком приведет к большой трагедии. В тот момент казахи не были готовы к этому.
– Мне вспоминается, как лет 25 назад я встретил у здания Академии наук Мориса Симашко. Он принимал участие в симпозиуме, посвященном кочевой культуре, и был крайне огорчен. Как объяснить моим друзьям-казахам, сказал он, что аул реанимировать невозможно, что он остался в невозвратном прошлом...
– Конечно! Вернуть к жизни аул в его первозданном виде? Зачем? Никто такой задачи и не ставит. Но ведь вместе с аулом мы потеряли те духовно-нравственные ценности, которые были присущи наивному кочевому народу и согласно которым народ жил веками. Вот их как раз хотелось бы вернуть.
Нургали Ораз, драматург: «Побег из аула. Побег в аул...»
Для нас аул всегда был основой – материальной, нравственной, духовной. В конечном счете, он был тем, что формировало менталитет казаха. Да, кочевой аул ушел в прошлое, но его аура, его постулаты живут и по сей день в глубине сердца казаха.
Сегодняшний аул вызывает противоречивые чувства. Молодежь из аула хочет перебраться в город. Оно и понятно: работы там нет, а город манит неясными перспективами. Но помыкавшись какое-то время и став как бы полугородскими,
бывшие жители аула хотят вернуться домой, они сыты городом по горло этой суетой, спешкой, неустроенностью. А вернувшись, обнаруживают, что за время их отсутствия аул не изменился. Зато изменились они, у них стали другими потребности, они теперь и к аульной жизни подходят с городскими мерками.
И снова смотрят с тоской в сторону города. В ауле жизнь ограничена околицей и кругом привычных лиц. А в городе – там много интересней. Кафе, ночные клубы, дискотеки, там ритм жизни совсем иной. Они уже забыли, как мыкались в городе без жилья, на съемных квартирах, перебиваясь случайными заработками, выполняя самую тяжелую работу. Кто-то на базаре торгует, кому-то повезло, он стал водите-
лем, хотя и за баранкой работа на износ.
А после изнурительного дня надо как-то восстанавливать свои силы, расслабляться. А как? Разве что за бутылкой, а мы знаем, к чему это ведет. Кто чуть умнее, старается часть заработанных денег отправить в аул. И все-таки, и все-таки... В глубине души каждый казах тоскует по неспешной, несуетной аульной жизни, по тишине и покою. Даже тот, кто бросил якорь в городе и прожил в нем годы и годы, со временем мечтает вернуться в аул. Все же там и воздух чище, и речь звучнее. В ауле живы традиции и ритуалы, которые соблюдались веками, которые и есть часть нашего менталитета.
А молодежь... для молодежи город всегда был и всегда будет притягателен. Такой вот получается замкнутый круг.
Раимбек Жуманов, педагог: «От самого себя не уйдешь»
Чтобы любить аул, надо родиться в ауле. А я казах «асфальтный», родился в городе. И хоть я понимаю, что аул – это наше начало начал, но жить в ауле не хотел бы. Погостить там деньдругой, это еще куда ни шло. Подышать чистым воздухом, попить колодезной воды, вдохнуть запах степи. Посмотреть на звездное небо, вспомнить знакомые созвездия. В городе их не увидишь. Одна-две звездочки пробьются сквозь смог, затянувший небо, вот и все...
А через день-другой мне надо в город. В ауле нет Интернета, а я без него не могу. В ауле 18-й век, а я уже привык жить в 21-м. И никаких тебе удобств. Ни помыться толком, ни постирать. И, прошу прощения, все-таки – антисанитария. А если скрутит болезнь? Врач-то за десятки километров, в городе. В ауле в лучшем
случае фельдшер, да разве что еще медсестра.
Да, а как быть с молодой порослью? Школы нет, она опять же в десяти километрах на центральной усадьбе. Я уж не говорю про институт: аул и вуз – понятия несовместимые.
Говорят, в США каждая семья мечтает жить в особнячке на природе, вдали от суеты и шума городского. Но, во-первых, рядом с таким особнячком стоит личный автомобиль хозяина. Во-вторых, к такому особнячку подведены все коммуникации, чтобы обеспечить людям минимальный комфорт.
В-третьих, если хозяйка особнячка вздумает рожать, или хозяин прихворнет внезапно, то ближайшая клиника в двух-трех километрах, в пределах досягаемости. Равно как и школа. Словом, все в согласии с эпохой, с 21-м веком.
А вот в этноауле и в «Кочевом музее» я бы побывал с удовольствием. Все же приятно вспомнить о своих номадических корнях. И потом – это стимулирует воображение.
