Ермек Турсунов – один из признанных киномастеров. Выхода его фильмов ждут, они вызывают неизменный интерес и жажду спора. Одни не могут сдержать восторгов от новизны его киноязыка, другие столь же яростно обвиняют его в эпатаже и неуместных новациях. Ясно лишь одно: это высокопрофессиональное кино, современное по форме, наполненное смыслами по содержанию и уходящее корнями в глубины жизни. Как живется-можется столь успешному кинодеятелю, из чего состоят его труды и дни?
Кровь и пот. Их себестоимость
– Съемки фильма – дело высокозатратное, требующее невероятных усилий и больших финансовых вложений. Где берет деньги частная кинокомпания Tursunov Film?
– В наши дни и в наших реалиях творец, если он хочет что-то сотворить, стоит на паперти с протянутой рукой. Это, если хотите, мой уже профессиональный жест и навык. Есть подозрение, что в этой позе я простою до конца своих дней. Ведь не придут же ко мне с предложением снять фильм о президенте. Побоятся – сниму не то и не так. И будут правы. Сниму по-своему, что может вызвать раздражение. Добывание спонсорских денег – процесс совершенно непрогнозируемый, его невозможно планировать. Хотя бывает, что люди сами приходят, сами предлагают.
– Неужели такое может быть?
– Так было с картиной «Жат». Пришел человек и сказал: «Хочу через тебя прикоснуться к вечности». Я ему отвечаю: с большим удовольствием готов обеспечить такое прикосновение.
– Называть цифры не будем?
– Лучше не надо, я просто могу подвести этих людей. Закона о меценатстве у нас до сих пор нет.
– Так ведь еще и налоги слупят с их спонсорских денег. Получается, вы – рэкетир?
– Получается так. Меня уже близкий мой круг побаивается. Как только я появляюсь, начинаю их трясти и говорить: «Любишь ли ты Бельгера? Читаешь ли ты книги? Любишь ли ты музыку? А не можешь ли ты молодому талантливому режиссеру помочь?».
– Это вы о себе?
– О себе в последнюю очередь. У людей складывается впечатление, что, поскольку у меня много друзей-олигархов, то они с моей подачи могут отстегивать деньги на искусство Казахстана. Я так не считаю, но, тем не менее, когда некуда деваться, когда обежишь все государственные инстанции и поймешь, что там тебе ничего не светит, то вынужден использовать какие-то личные связи и знакомства, чтобы выклянчить садака.
– То есть подачку, милостыню – с казахского так переводится это слово?
– У него есть еще одно значение – жертва. Это когда в пятницу барана зарежут как воздаяние Аллаху, а мясо потом раздают неимущим.
– И вы выступаете в роли…
– …муллы, раздающего садака, то есть жертвенного барашка.
Фабрика грез. Перезагрузка неизбежна
– А что же государство?
– Последний раз я работал с государством на картине «Шал», это было достаточно давно, лет шесть, наверное, прошло. Вообще, со всеми министрами культуры, начиная с покойного Алтынбека Сарсенбаева, у меня складывались неплохие отношения, все они ко мне хорошо относились. Поощрительно похлопывали по плечу. Вот недавно мне помог Арыстанбек Мухамедиулы, с которым мы на дружеской ноге с давних пор, еще когда он не был даже ректором «жургеновки». Он спросил меня: «А почему ты на «Казахфильме» не снимаешь?». Да я готов, говорю. И дал ему сценарий прочитать. Министру понравилось. Худсовет тоже одобрил. И мы сняли фильм под рабочим названием «Киномеханик». Фильм уже смонтирован, сейчас должен идти пост-продакшн. Музыка, цветокоррекция и т.д. Тут все делается согласно траншам, поэтапно. Подготовительный период – один транш, съемочный период – другой транш, затем транш на пост-продакшн. Сейчас сидим, тупо ждем, когда выделят эти деньги.
– Значит, особо жаловаться не на что? Вы встречаете взаимопонимание, у вас неплохие контакты с «Казахфильмом».
– Но…
– А что «но»?
– Но с «Казахфильмом» очень тяжело работать. Это громоздкая и неповоротливая государственная структура. Когда мы снимали фильм «Мустафа Шокай», съемки длились четыре года. Сейчас это делается чуть быстрее, но по-прежнему недопустимо медленно. А кино это такая вещь, которую надо делать быстро, иначе уходит температура, уходит драйв. А на «Казахфильме» буквально все очень, очень долго согласовывается, увязывается. Сам процесс финансирования картины разбит на несколько этапов. Надо отчитаться за использование денег на одном этапе, чтобы двигаться к следующему. И потом, эта история с Тунгушбаем Жаманкуловым сыграла свою недобрую роль, все сидят донельзя перепуганные, проявляя сверхбдительность. Теперь надо по каждому поводу составлять по десять дополнительных бумаг.
А так, конечно, у меня со всеми хорошие отношения. Я понимаю и руководство «Казахфильма», и министерство, они пытаются сделать как лучше. И как бы мы ни относились к «Казахфильму», он был и остается самым крупным игроком в киноиндустрии, это данность, от которой никуда не уйти. Другое дело, как это работает. Там давным-давно назрело переформатирование. Не хочу никого ни обвинять, ни ругать, поскольку я там со всеми работаю в теснейшем контакте, но дальше так продолжаться не может.
– То есть, в принципе, они делают все, что могут, в той структуре, в которой находятся?
– Да, да. Все, что позволительно, они делают. Можно было бы и нужно было бы работать по-другому и продуктивнее, но для этого там надо все кардинально менять.
«Госзаказ», намоленность сцены и девальвация киноязыка
– Есть такое понятие «госзаказ». Вы с ним знакомы?
– Конечно. Все, что идет через «Казахфильм», – это госзаказ.
– И «Келин», и «Шал» – это тоже госзаказ?
– Конечно.
– Но это позволяет дышать полной грудью?
– Это уже вопрос персонально к самому автору, который занимается тем или иным фильмом. Дыши, если сможешь. Хотя тут уже спрос другой, легче пребывать в позе «чего изволите?». Было бы некорректно критиковать своих коллег, должна же присутствовать солидарность цеховая, но в любом случае я занимаюсь искусством, делаю так, как я понимаю природу кино. Неидеологизированно, максимально дистанцируясь от каких-либо «датских» вещей. Я не занимаюсь актуалитетом. Я пытаюсь разговаривать с вечностью. Получается это у меня или нет – уже другой вопрос.
– Но давайте судить здраво. Само слово «госзаказ» базируется на слове «заказ». Кто платит деньги, тот девушку и танцует? Вам так или иначе могут продиктовать некие условия? С другой стороны, это естественно, и к этому надо быть готовым. Не так ли?
– Жесткость этих посылов я понял, занимаясь картиной «Келин». Мои оппоненты предлагали мне перемонтировать, переснять, переозвучить фильм и даже размагнитить пленку, чтобы вообще картины этой не было. Дебаты шли более чем серьезные. Вопреки своей строптивости я, если слышу что-то разумное, принимаю это к сведению. На десять пустых замечаний всегда найдется одно дельное. Я выслушиваю всех, но прислушиваюсь только к себе. Потому что, в конце концов, спрос будет с меня, а не с того, кто наводил критику. Мне много раз приходилось слышать от витийствующих арбитров: «Я сделал бы это иначе», – но при этом каждый из них добавлял: «если бы умел».
– Канули в прошлое глухие 90-е, когда жизнь в нашем кинематографе едва теплилась. Сейчас ситуация кардинально изменилась. На ваш взгляд, что сегодня происходит в киноиндустрии Казахстана?
– Съемочная площадка, подмостки театра, филармоническая сцена – ступить на них имеет право далеко не каждый. Это намоленные места. Много званых, да мало избранных. Получить право попасть на такое намоленное место может лишь тот, кто в поте лица своего пахал всю первую часть своей жизни, овладевая профессиональным мастерством, оттачивая его. Это не только образование, но и жизненный опыт, и опыт духовных исканий. Раньше режиссерами становились в сорок лет, в сорок пять. Это было нормально. Надо было видеть искусство в себе, а не себя в искусстве. Сегодня киноязык изменился. Он стал больше скоморошным, кино стало всеядным, в нем все меньше искусства, все больше легковесной развлекаловки. А поскольку оно скатилось в жанр развлечений, в кино стали приходить люди из КВН, из всевозможных Comedy Club, с эстрады. Не с той эстрады, где были Райкин, Утесов и Марк Бернес, а с эстрады сегодняшней, качеством много ниже как севрюжина второй свежести. Сегодня на поверхность выскакивают какие-то исполнители, которые поют, пляшут и заодно снимают фильмы.
Кино сегодня – это меньше всего искусство, оно просто развлечение. И очень мало в нем осталось людей, которые относились бы к кино как к намоленной сцене. В кинематографе сейчас много людей с психологией лавочников, которые смотрят на создание фильмов как на расхожий бизнес, как на способ заработать деньги. Им неважно, какого качества фильм, им важно, какая у фильма касса. Деньги, конечно, нужны – их много не бывает. Но не могут только деньги определять качество картины. Поэтому я и устраиваю раз в месяц бесплатные показы шедевров кино в кинотеатре «Арман», в кинозале Национальной библиотеки в Алматы. Показываю Феллини, Куросаву, Болота Шамшиева, Шакена Айманова. Сегодняшние молодые люди не видели Висконти и Бертолуччи. Я показываю то, что когда-то называлось «кино». А то, что сегодня, все эти «Трансформеры» и «Аватары» – это не кино, это что-то другое.
Две домбровые струны, протянутые в вечность
– Сейчас на смену привычному кинематографу явились сериалы. Мы их так или иначе смотрим, порой они даже увлекают. Что это? Переформатирование человеческого сознания? Сегодня люди почти не читают, но мир все равно движется вперед. Мы же не возвращаемся в каменный век? Может, мы с вами чего-то недопонимаем?
– Знаете, тот человек, который первым вместо камня бросил мат, был творцом цивилизации. В каких-то своих проявлениях мы недалеко ушли от каменного века. В сознании пещерного человека такой сериал мог бы затмить весь белый свет. Но если бы этот человек, оторвавшись от просмотра сериала, вышел из пещеры, увидел голубое небо, посмотрел на море, на зеленую траву, то, я уверен, его затошнило бы от этих сериалов. Хотя, к сожалению, сейчас мир живет сериальным сознанием, фрагментарным. И возникает вопрос: насколько далеко мы от этой пещеры ушли? Мы, уже во всеоружии электроники, в нее возвратились. Наши гаджеты сыграли с нами злую шутку, истинные знания ими загублены. Поисковики дают общие сведения, приблизительную информацию, но они не дают глубинного знания. А люди-творцы, ответственные за то, чтобы человек не вернулся в пещеру, виноваты в том, что свою миссию перед Богом и совестью не исполнили, спустили в унитаз. Если Бог дал тебе какое-то дарование, будь любезен ему соответствовать, а не подстраиваться под мейнстрим. Вообще-то, если Бог наградил тебя талантом, то еще неизвестно – подарок это или наказание. Настоящий художник воспринимает это как наказание. Но он не ропщет, он понимает, что это веление свыше и велению этому надо служить. Легче всего сдаться в самом начале пути и заниматься какой-нибудь ерундой, не прилагая особых усилий. Конечно, так можно всю жизнь прожить премудрым пескарем. Но если ты осознаешь свое предназначение, долг, ответственность, то будь добр – работай над собой, пытайся продолжить добрые традиции предтеч. Тут ведь надо понимать простую вещь: в мире существуют семь нот, в этих семи нотах – Бах, Бетховен, Моцарт, Шаляпин. Но и – Филипп Киркоров, Кайрат Нуртас, Шнур и Нюша. Одни и те же семь нот, но кто и как их использует?
– Слушаю вас и думаю о том, что ведь и в ваших фильмах «Шал» и «Келин» даже не семь нот, а две домбровые струны, протянутые в вечность. В самом деле – вечные бродячие сюжеты, сквозь которые проглядывают мифы. Но в рамки сериалов их упрятать едва ли получится…
– По сути своей это притчи, как и все мои фильмы. Но то, что я хотел сказать, как бы запрятано в глубине наполеонова пирога. Самый подготовленный зритель (или читатель) осваивает не только поверхностный пласт, не только внешний сюжет, он слой за слоем проникает в глубину, пытаясь дойти…
– … «до оснований, до корней, до сердцевины»?
– Наверное, так. А язык притчи не нов. Именно из притч состоят Библия и Коран. Вся мировая мифология рассказана языком притчи. Да и вся жизнь современного человека – одна великая глобальная притча. Я все время пытаюсь найти верного собеседника в своем зрителе и читателе, я отношусь к ним и с уважением, и с большой симпатией. Я не смотрю на них как на кошелек, из которого надо вытрясти побольше денег. У меня и в мыслях нет вешать им лапшу на уши. Мне важно вести с ними доверительный разговор. И я неустанно им повторяю: оставайтесь людьми, несмотря ни на что, оставайтесь людьми. Не превращайтесь в быдло. И не надо бросаться камнями, у нас в социальных сетях жуткий камнепад. Он нам нужен?
