Поводом для написания этих заметок стала очередная программа казахстанского журналиста Серика Малеева на Ютуб-канале halyk.kz. Отчасти она была посвящена довольно любопытной теме – казахскому национализму. Наш коллега довольно обстоятельно изложил свое видение этого явления. Не стану давать оценку его трактовке и лишь выскажу некоторые свои соображения на сей счет.
А начать хотелось бы с провокационного вопроса: «Нуждается ли современное казахское общество в собственном национализме?» Кое-кому он может показаться неуместным и даже несущим в себе угрозу. Ведь на протяжении всего советского периода казахской истории, да и после это понятие использовалось как жупел. Тем более что Казахстан всегда позиционировал себя как образец толерантности, и такой имидж нещадно эксплуатировался официальной пропагандой.
Однако в данном случае речь пойдет не об идеологических клише, а о национализме как явлении политической жизни. И поскольку это весьма деликатная тема, то постараюсь быть предельно корректным, но в то же время честным.
Почему когда президент РФ Владимир Путин открыто называет себя русским националистом, это не вызывает видимого отторжения у благородной публики? Даже напротив: часть русского электората сучит ножками от восторга. И в то же время, если кто-то из представителей, скажем так, «нерусского мира» заявит, что он тоже националист, то его тут же предают анафеме. Лично мне всегда хотелось понять, откуда такие двойные стандарты? И почему одним можно быть националистами, а другим это возбраняется? Ну как тут не вспомнить знаменитую латинскую сентенцию, гласящую: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку».
Если сделать небольшой исторический экскурс, то очень быстро станет понятным, что философия национализма лежала в основе политических программ почти всех национально-освободительных движений прошлого века. В этом смысле националистами были и Кемаль Ататюрк, и Махатма Ганди, и Бен-Гурион, и Гамаль Абдель Насер, и многие другие известные исторические персонажи ХХ века. В том числе даже нынешние курдские повстанцы, с которыми сегодня воюет Таип Эрдоган, которого, кстати говоря, тоже можно смело отнести к националистам.
У этого явления есть и другая принципиально важная сторона. Как правило, именно философия национализма становилась той движущей силой, которая в разных частях света катализировала процессы, приведшие в результате к появлению новых государственных образований. Именно рост национального самосознания толкал угнетенные народы к поиску собственной идентичности, именно национализм был предтечей той или иной государственности.
В Казахстане историческая ситуация складывалась иначе. И особенность казахского национализма заключается в том, что, существуя в разных вариациях, он не стал ключевым мотивирующим фактором, способствовавшим возникновению казахской государственности. Мало того, можно с полной ответственностью утверждать, что к появлению этой самой государственности казахский национализм имел если не отдаленное, то весьма опосредованное отношение.
Как следствие, возникает резонный вопрос: а в чем природа такого странного феномена? Чтобы получить на него ответ, необходимо проанализировать эволюцию казахской общественно-политической мысли. Даже беглый взгляд на этот процесс позволяет прийти к выводу, что практически ни один видный казахский деятель прошлого (будь это 19-й век или последующий 20-й), не ставил или не выдвигал задачу обретения суверенитета. Да, там были апелляции к историческому опыту, к традициям и обычаям предков. Уже позже, во времена господства тоталитарной идеологии, встал вопрос о необходимости возрождения языка. Но практически никогда «казахская версия» национализма не приближалась к общеизвестной политической форме национализма, благодаря которой другие нации выходили на авансцену мировой истории.
Единственным и отдаленным исключением можно считать движение алашордынцев, которое выдвинуло идею создания казахской автономии. Но даже в этом случае речь шла о существовании нашего народа сугубо в рамках тогдашней Российской империи. Чуть позже, когда уже сама Россия погрузилась в хаос внутреннего противостояния и началась кровопролитная гражданская война, алашордынцы, стремясь выжить политически, начали метаться между различными лагерями и в итоге потерпели историческое фиаско. Возможно, что если бы не это печальное обстоятельство, то казахский национализм смог бы набрать необходимую критическую массу и стал бы, в конце концов, явлением с полноценной политической составляющей.
Как это ни странно, но самым мощным выбросом проявлений казахского национализма принято считать декабрьские события 1986 года. Возможно, отчасти так оно и есть. Однако, с другой стороны, если исходить из причинно-следственных связей, то выплеснувшийся тогда протест был весьма неожиданным и очень спонтанным по своему содержанию. Можно перечислить факторы, ему способствовавшие, – безудержную политику русификации, плачевную демографическую ситуацию, когда казахи стали национальным меньшинством на своей же земле, маргинализацию аульной молодежи, приезжавшей в города, и ряд других факторов. Но даже при всем при этом декабрьские события не стали для нашего этноса моментом истины, поскольку то выступление не приобрело общенационального характера и не консолидировало казахов как нацию. Это был стихийный выброс многолетнего и подсудно копившегося недовольства лишь некоторой (малой) части казахского социума.
В подтверждение вышесказанного можно напомнить и о таком факте. Спустя год-другой после Желтоксана объявленная в СССР политика гласности привела к тому, что во многих союзных республиках стали набирать политический (подчеркнем это обстоятельство) вес движения и объединения, исповедовавшие философию национализма. А вот в Казахстане такого не случилось. Конечно, отдельные выплески национального самосознания происходили. Например, можно назвать события 1989 года в Новом Узене. Или знаменитое противостояние в Уральске, где был сорван казачий шабаш. Но опять же, все это так и не трансформировалось во что-то системное и серьезное по типу литовского «Саюдиса» или грузинского «Мхедриони». То есть казахский национализм не смог приобрести ни реальных организационных очертаний, ни сколько-нибудь ощутимого политического веса.
В последующем все движения националистического толка в нашей стране и вовсе сошли на нет. Объяснений тому дается множество. Одни исследователи ссылаются на жесткий политический курс официальной власти, которая, используя самый широкий инструментарий, сделала все, чтобы выхолостить это явление. Другие же полагают, что такая ситуация сложилась в силу объективных факторов, когда национальная тематика была вытеснена социально-экономической повесткой. Кроме того, все указывают на отсутствие харизматичных фигур, которые могли бы возглавить и направить движение казахских националистов.
Не оспаривая эти выводы, хотел бы поделиться некоторыми собственными наблюдениями. Возможно, кое-кому они покажутся крамольными, но, как говорится, что имеем, то имеем. Мне представляется, что корневой причиной неполноценности (да простят мне это выражение) казахского национализма как явления политического порядка являются факторы исторического и культурологического свойства.
Во-первых, на мой взгляд, мы, казахи, до сих пор еще не состоялись в полной мере как нация в общепринятом научном понимании этого слова. Хотя бы потому, что, даже находясь в формате 21-го века, не можем преодолеть пережитки традиционного общества. Например, за последние лет пятнадцать я перебывал почти на всех мероприятиях, посвященных созданию различных организаций националистов. Это же просто пиршество трайбализма! Сюда можно добавить общеизвестный факт, который подтвердит любой серьезный исследователь истории Казахстана начала ХХ века: даже среди вождей алашордынцев не было полного согласия, и именно в силу названной причины. А еще существует легенда, которая гласит, что даже во время национально-освободительного восстания 1916 года в Тургае на захват крупных населенных пунктов повстанцы шли двумя разными колоннами – отдельно аргыны и отдельно кипчаки.
Во-вторых, несмотря на то, что позади уже почти тридцатилетняя суверенная история, мы слишком глубоко погружены в так называемый постколониальный синдром. У нас во всем виноват кто угодно, только не мы сами. Хотя казалось бы, что за такой немалый срок уже можно было доказать свою состоятельность.
В-третьих, злую шутку с нашей самооценкой сыграло исторически длительное отсутствие традиций собственной государственности. Понятно, что чуть ли не три столетия пребывания в составе Российской империи, а потом и Советского Союза не могли пройти бесследно. Но ведь тот же Махатма Ганди в условиях кастового общества Индии смог решить аналогичную проблему с другой, не менее мощной и жестокой империей. Но у нас почему-то так не получилось. Отсюда и несостоятельность нашего собственного национализма со всеми вытекающими из этого обстоятельствами. И в частности, когда не государственность произрастает из полноценного в политическом смысле национализма, а как раз таки наоборот.
А теперь вернусь к вопросу, поставленному в начале этих заметок: «Так нужен ли современному казахскому обществу национализм?» И сам же отвечу: нужен обязательно. По одной простой причине. Пока в казахском социуме не сформируется политически полноценный национализм, все наши сегодняшние базовые проблемы будут находиться в режиме перманентной нерешенности. Перечислю их: вопросы самоидентификации, необходимость модернизации языка, концептуальное переосмысление своей истории, окончательное преодоление постколониального синдрома.
Ну и, наконец, самое главное: наличие государственности, в которой отсутствует ключевой фактор – национальная составляющая с полноценной политической природой, не может не вызывать чувства тревоги за наше будущее.
