Читателям хорошо известен обычай усыновления детей, который в прошлом был широко распространен у казахов. Существовал специальный обряд, посредством которого «чужой» ребенок превращался в «своего». Но в данной статье речь пойдет об «усыновлении» дедом и бабушкой своих же внуков, хотя оба обычая имеют общее название – «бала ету».
В последнем случае обычай вызывал ряд статусных изменений внутри большой семьи, состоящей из трех поколений: деда с бабушкой, их детей и внуков. Для деда с бабушкой внук становился «родным сыном», для биологического отца – «младшим братом», для родной матери – «қайын». Как рассказывала мне одна знакомая, после рождения ее старшего сына свекровь потребовала, чтобы она больше не называла «ее» сына по имени и придумала для него как для «кайына» условное имя, согласно данному обычаю.
Этнографы объясняют происхождение этой традиции чувственной привязанностью ата и әже ко внукам, то есть аффективным фактором. И обосновывают гипотезу эмпирической констатацией: «Немерең өз балаңнан да тәтті болады екен», как говорят в таких случаях бабушка с дедушкой. Дескать, внуки бывают «слаще», чем родные дети. Отсюда якобы и любовь к ним.
Если принять такую версию, то остаются непонятными изменение статусов, вызванное обычаем, и смысл переструктуризации межпоколенческих отношений. Не находит объяснения и настойчивость, с которой дед и бабушка интегрируют новый порядок отношений в семье. Поэтому обратимся к фольклорным данным.
Алпысқа келгеннен ақыл сұра
Есть такая легенда. Давным-давно некий кровожадный хан приказал предавать смерти всех, кто достиг 60-летнего возраста. Так и поступали... Но один из подданных ослушался. Из жалости к отцу он спрятал его в кебеже (большой сундук) и возил с собой во время перекочевок. По пути следования народу пришлось испытать немало трудностей. И каждый раз людей спасали советы старика. Наконец, когда все испытания были позади, сын раскрыл свою тайну перед ханом. Выслушав его, тот повелел не убивать отныне стариков, а почитать их как хранителей знаний и мудрости.
В этой легенде для нас важно упоминание о предании физической смерти людей пожилого возраста. Пусть и по приказу «кровожадного» хана. Хотя именно это обстоятельство и повышает интерес к легенде, поскольку она отсылает происхождение «неудобного» во всех отношениях обычая к личности хана, то есть «чужака». Возможно, этим же обстоятельством объясняется редкость этнографических данных относительно обычая. Сохранилось лишь название обряда «ас атау»: «пища, которую в последний раз принимает умирающий», как пишет профессор Рабига Сыздыкова. Но в каких обстоятельствах, кем и в какой форме он выполнялся – об этом нет сведений. До нас дошла лишь форма проклятия, одного корня с выражением «ас атауын ішу»: «Атауыңды ішкір!» – «Чтобы пища, которую ты принимаешь сейчас, стала последней!».
Зародился ли обряд в кочевой среде казахов или он заимствован из других культур – вопрос сложный. Однако, если вспомнить экстенсивный характер скотоводства, сопутствовавшие ему джут и эпизоотию, а также родоплеменную структуру самого общества, порождавшую межплеменные столкновения и войны, массовое обнищание народа, то нетрудно представить себе картину фатального выбора, перед которым оказывались наши предки: кого спасать, а кого оставлять на произвол судьбы?
Роль подросших внуков как спасителей, символически превращенных в «родных» детей престарелых деда с бабушкой, была в этих условиях, на мой взгляд, решающей. Вспомним бабушку Зере (мать Кунанбая), которая жила в семье Абая, внука, а не у самого Кунанбая, ее сына. Как пишет М.Ж.Копеев о Казыбеке-би, на старости лет он часто жаловался на то, что люди забыли о нем… Что все обходят стороной его аул и что всем он стал не нужен… Если подобная участь постигла именуемого сегодня не иначе как «святым» Казыбека-би, то нетрудно догадаться, какая судьба была уготована обычным престарелым казахам.
Обычай «усыновления» как отчуждение внука от родителей
Судя по этому обычаю, наши предки не только придумали институт «усыновления» внуков, но и крепко позаботились о том, чтобы он надежно работал во времени и пространстве. К социальной изобретательности, надо полагать, их подталкивала сама жизнь: возможность оказаться в один прекрасный день объектом ритуала «ас атау(ын) ішу» – обеспечения «достойной смерти» à la nomade.
Итак, как я отметил выше, общий смысл изменения межпоколенческих отношений в рамках большой семьи (включавшей три поколения: дед с бабушкой, их дети и внуки) состоял в том, чтобы обеспечить лояльность внука к деду и бабушке посредством отчуждения его от биологических родителей. Внук трансформировался в «сына», из чего следовали ряд статусных изменений и модель межличностных отношений. Прежде всего, посредством обычая устанавливалась ритуальная дистанция между ребенком и его биологическими родителями. Для родной матери он становился «қайын», проявление аффективных чувств к которому не допускалось самим обычаем, а для отца – «младшим братом». Таким образом, характер их отношений из «вертикального», то есть межпоколенческого («родители – сын»), превращался в «горизонтальное», межвозрастное («старший брат – младший брат» / «жена старшего брата – младший брат мужа»). Отец и мать лишались позиции родителей.
Приведу несколько примеров достижения искомой лояльности. Один из моих родственных братьев (ағайын ағамыз) называл своего отца «Тілеке» (отца звали Тілләкәрім) как старшего брата или как любого казаха, старшего по возрасту. А его старшая сестра, будучи тоже «дочерью» бабушки, упрекала родную мать как «младшая сестра» биологического отца и, следовательно, как носительница более высокого социального статуса «золовки» («бикеш»). Бабушка следила за тем, чтобы каждый поступал согласно его позиции в иерархии семьи. Однажды, как она рассказывала моей бабушке, ее «сын» сильно провинился в школе. Узнав об этом, (биологический) отец хотел наказать его. Тут вмешалась, по ее словам, она и не только не допустила наказания внука, но и, больше того, отчитала отца в присутствии внука: на что ты «бастық» (начальник), если не можешь защитить «несмышленого мальчика» от учителей?
Более радикальным, но весьма распространенным способом достижения лояльности внуков, по моим наблюдениям, являлась – и является поныне – оскорбление матери собственным ребенком по наущению бабушки с дедушкой. Одна из моих родственниц-бабушек внушала внуку: «Парақатты боқта!» – «Обматери Парақат! (так звали мать ребенка)». Тот так и поступил. Бабушка хохотала. Она очень любила внука.
Как рассказала мне недавно знакомая психолог, молодые женщины, которые обращаются к ней за помощью, жалуются на то, что родители супруга позволяют «усыновленным» детям делать все, что они пожелают, - например, «целыми днями сидеть на телефоне». Мало того, чтобы пресечь всякую попытку их, молодых женщин, вмешаться в воспитание своих детей, свекры со свекровями дискредитируют их в глазах последних. Пренебрежительно высказываются об уровне их профессиональной компетентности, унижают их человеческое достоинство: дескать «какая из тебя учительница, если толком суп сварить не можешь?».
Еркелету
Внушением можно добиться подражания стереотипам заданного поведения, но не преданности чувств внуков. Аффективная привязанность последних достигалась традиционным воспитанием – «еркелету». Этимологически корень слова восходит к древнетюркскому «erk» (власть, могущество, сила): от корневого «еr» (муж, мужчина) и ряда смысловых оттенков, ассоциированных с мужским властным началом: erklik (власть, могущество); erkliglik (власть, могущество); erksin – господствовать, управлять как er (kek).
В понятии сочетаются два начала: властный «er» и представление о ребенке как о существе «несмышленом»: «Балаға жеті жасқа дейін ақыл кірмейді», как говорят в народе. Стало быть, внуку как «ерке» позволяется делать все, что он пожелает, именно потому, что он a priori «ничего не понимает».
В таком случае, в чем смысл самого обычая? А в том, что «еркелік» несмышленыша «сладок», поскольку он умиляет ата и әже («зрителей») как проделки маленькой обезьяны. «Қылығы тәтті», как говорят они в таких случаях.
Здесь нужно сказать пару слов о понимании казахами «доброй» старости. Обычно говорят: формула счастья жизни в старости в том, чтобы жить безбедно и иметь радость общения с внуками: «бала-шағаның рахатын көру», «немерелердің қызығын көру». Но выражение «қызығын көру» корректнее перевести как «иметь удовольствие лицезреть эмоционально трогательные поступки» внуков, ибо слово «қызық» в фольклорных текстах имеет смысл зрелища, спектакля. Стало быть, смысл счастья – в безбедном материальном существовании, а также в приятном времяпрепровождении с внуками, когда их «сладкие» проделки помогают деду с бабушкой «убивать» беззаботное время: «немерелерді ермекету», «немерелерді алданыш ету». Натянутого, вымышленного в этом заключении, я думаю, ничего нет, поскольку я констатирую лишь то, что следует из посылов, заложенных в концепции самого обычая.
* * *
Я далек от мысли обобщать эти примеры и тем более представлять их как общественную норму в сфере воспитания детей. Есть разные семьи, стало быть, существует разная конфигурация организации воспитательного процесса в семьях. Но как этническая общность, как народ мы разделяем общие идеи и представления, знания и ценности, традицию и историю, частью которых и является обычай «усыновления» внуков, их воспитание в духе «ерке».
Обычаи рождаются в анонимном «прошлом», а общественная жизнь, динамичная и живая, ставит новые задачи. Я вижу их в том, что мы должны реконструировать традиционное представление казахов о природе детей; о том, как из них «сделать» человека - и какого человека. Почему мы используем одно и то же выражение для воспитания детей – «бала өсіру», для занятия скотоводством – «мал өсіру» и растениеводством – «өсімдік өсіру»? Какое различие мы видим между этими видами активности, как выражаем их концептуально, осуществляем практически?
Логика такого поиска приведет нас к необходимости осуществить своего рода понятийную «переаттестацию» всего корпуса заимствованных слов, составляющих ныне терминологическую базу педагогической науки («тәрбие», «табиғат», «жауапкершілік», «тәртіп», «борыш»), переосмыслить их, основываясь на словах, понятиях и выражениях, имеющих древнетюркские и казахские корни. Затем, на базе проверенного и критического знания, наполнить их реальным содержанием, понятным казахскому восприятию мира, общества и человека. Не в смысле «возврата к корням» в медиатизированном значении этого слова, но как условие философского осмысления нашего бытия.
