«Чиновников нельзя отпускать на беспривязное содержание. Это можно сравнить с тем, когда лошадей отпускают пастись без пут. Как те вытаптывают все поле, так и  бесконтрольное чиновничество уничтожает всю идеологию, историю и нравственность», - говорит наш знаменитый земляк, бывший министр печати и информации РФ Михаил Полторанин, инициировавший в свое время демонополизацию СМИ, упразднение цензуры и оказание помощи независимой прессе.

 Пинок судьбы

 - Я родился на окраине Риддера в таежном поселке Белый Луг, - рассказывает Михаил Никифорович. -  Оттуда в те годы мало кто выбивался в люди, но мне судьба дала пенделя - и я взлетел! Когда оглянулся, то и сам изумился: «Елки-палки, это где я очутился?!». Сначала меня «Рудный Алтай» воспитывал. Попал я туда при редакторе Штабнове. Когда-то он работал собкором «Правды» в Красноярском крае, но однажды подрался в поезде с каким-то генералом, и его направили в Восточно-Казахстанскую областную газету. Ох, и лютый был человек! Сам никогда не робел перед начальством и нас приучал не стоять перед ним на коленях. В «Казправде» попал к такому же редактору – «могучему Михайлову», Федору Прокофьевичу.  

Потом, когда спустя годы я пришел в российское правительство, у меня была цель  - создать независимые СМИ и в их лице четвертую власть. Я ее создал, а потом обратился к президенту Ельцину с предложением расформировать министерство информации и печати – страна больше не нуждалась в нем. Дальше в моей жизни была телекомпания «ТВ-3». Но московские журналисты оказались дерьмовым народом: когда после моего ухода они ее распотрошили, мне хотелось вернуться только ради того, чтобы набить им морды. В Казахстане ребята были почище. А здесь, в Москве, только одна цель: сделать карьеру и хорошо нажраться. Помню, после какой-то встречи в правительстве повел жену на банкет. Она ошалела: «Куда ты меня привел?!». Молодые министры со своими бабенками и журналисты набрасывались на эти столы! В карманы рассовывают, в сумки кладут! Но эти люди с животными инстинктами обыграли всех нас. Сейчас они – хозяева жизни, а такие, как я, выходит, помогли им проср..ть и Советский Союз, и Россию, да что там – свое будущее. За него теперь надо бороться заново, но делать это уже некому. Надо ждать, пока вырастает новое поколение.

- Каким же образом вы помогли этим людям развалить страну?

- Когда я был министром печати и информации России, депутатом Верховного Совета СССР, а потом российской Думы, то инициировал закон «О государственной поддержке независимых СМИ». С помощью созданного в 1990-х национального фонда развития СМИ мы собирались создать банки, которые давали бы беспроцентные ссуды на приобретение полиграфического оборудования, бумагоделательных заводов и фабрик. Забрав у министерства обороны телевизионные частоты (это ведомство держало их в кармане так, на всякий случай), отдали их бесплатно крупным областным и краевым центрам, чтобы те могли организовать общественные телекомпании, которые бы способствовали появлению демократического общества.

Тогда Россия нуждалась в новой Конституции. Верховный Совет под председательством Руслана Хасбулатова три года молотил языком, а Основной закон, где все было бы разложено по полочкам, так и не разработал. Должность президента наши законодатели впихнули в старую Конституцию, а исполнительная власть целиком и полностью осталась за Верховным советом. Борис Ельцин, оказавшись как бы между небом и землей, очень злился. Если он пытался что-то делать, то хасбулатовская команда, опираясь на конституционный суд, все его решения отменяла. После конфликта между ними была создана конституционная комиссия, в состав которой вошел и я. В новом Основном законе прописали разделение всех ветвей власти. Первая - парламент, вторая – исполнительная (президент и правительство), третья – судебная, четвертая – журналистика.

Под последней подразумевалась свободная пресса, которая бы контролировала органы власти - и исполнительные, и представительные. Но вскоре те преференции, которые мы смогли дать российской прессе, оказались ей не нужны. Допустим, деньги такой газете, как «Известия», отпускались десятками миллионов, а ее руководство искало покупателя для здания редакции. Я пытался остановить главного редактора: «Что вы творите? Вы же убиваете демократию». Но Игорь Голембиовский, поведясь на запах денег, отмахивался: «Да ладно!». «Труд» и «Правда» тоже пошли по этому пути.

Когда я ушел из министров, Кремль тут же создал «Медиасоюз» - альтернативный Союз журналистов во главе с телевизионщиком Сашей Любимовым. А тот заявил в Думе, что журналистам преференции не нужны: «Нам дают здания, землю под строительство объектов, льготы по налогам, но мы просим все это отменить. Чем мы лучше рабочего класса?».

Сегодня телевидение, что первый канал, что второй, – вообще отстой. Оно работает не на развитие и воспитание общества, а против него. Журналистика вместе с правительством и президентом делает из людей быдло, которое вкалывает за копейки и не вякает до поры до времени, но потом может восстать. В своей книге «Власть в тротиловом эквиваленте» я писал, что, к сожалению, Россия – это такая страна, которая прыгает от революции до революции. Народ доходит до точки и все разрушает. Потом кого сажают, кого расстреливают, а оставшиеся берутся строить новое общество. Скоро опять, видимо, будет что-то подобное. И не только в России.

 Хозяин тайги

- Вас «ушли» из активной журналистики или как?

 - Я сам ушел! Меня много раз в 2011-2012 годах приглашали возглавить первый и второй каналы, но я предпочел уйти «в эмиграцию». О чем там говорить-то, если прямого эфира фактически нет, из твоей речи выдергивают несколько слов и представляют так, как угодно хозяевам этих каналов? Зачем мне такие «красивые условия»?

Я всю жизнь бился за то, чтобы не отпускать чиновников на беспривязное содержание: они ведь вытопчут все. Но теперь все поставлено с ног на голову. Когда Путин поставил министром образования и науки своего питерского приятеля Андрея Фурсенко, тот прямо заявил, что советская система воспитывала в человеке личность, а они, мол, проведут реформу, которая будет формировать потребителя, у которого есть только рот и желудок. И они это делают: живущее впроголодь большинство смотрит в рот начальству. Но такая система долго не продержится. Как только будут сожраны заделы, оставленные советской властью, ее апологетов ждет Гаагский трибунал. Но пока они хапают деньги, у них и уши заткнуты, и глаза закрыты. Естественно, профессиональная журналистика таким людям не нужна. Сейчас она ушла в интернет, но скоро ее и оттуда выгонят, и тогда, как в Китае времен Мао Цзэдуна, придется писать на стенах.

- Как все-таки вы, выходец из глухой деревни и человек со строптивым характером, смогли сделать столь блистательную карьеру?

- Вы не принижайте мою родину. Белый Луг - самый лучший таежный поселок в мире. Там река Кедровка впадает в Ульбу, а горы вокруг покрываются весной белым цветом – цветет черемуха. Ни мух, ни комаров, зато много ягод, шишек, рыбы! Вот такая она, моя деревня. Я там был хозяином жизни – от меня медведи бегали.

А что касается карьеры, то при современном руководстве, конечно, это было бы трудно. Сейчас все такое местечковое и мелкое, а в Советском Союзе социальные лифты не простаивали. Кадровая политика была принципиальной - в высшее руководство страны выдвигать лучших из союзных республик. Сколько людей с периферии ушли в Москву! Не было того, что есть сейчас и в Казахстане, и в России: если безродный, то могут задавить, заставить замолчать и даже убить, и никто за это не ответит. К власти мы все приходили разными путями и с разными целями. Ельцин, например, как и Путин, – насладиться ею. А такие, как я, - чтобы делать свое дело.

Думаете, мы тогда не боялись? Боялись. Отправляя материал в газету, я знал, что будет взрыв, а меня ждет одно из двух - или грудь в крестах, или голова в кустах. Но кто не рискует, тот не пьет шампанского. Когда меня пригласили в собкоры «Правды» по Центральному и Восточному Казахстану, местные партийные начальники молили бога, чтобы я проехал мимо них. В их глазах читалось: этот хмырь только строит из себя безродного, а на самом деле у него «лапа» есть наверху. Однажды я приехал в Павлодар. За чаем первый секретарь обкома партии спрашивает: «А правда, Михаил Никифорович, что вы племянник Зимянина?» (Михаил Васильевич Зимянин до того, как стать секретарем ЦК КПСС и кандидатом в члены политбюро, был главным редактором «Правды»). Я не подтвердил, но и не опроверг: «Борис Васильевич, какая разница, чей я племянник? Главное, чтобы работа шла».

На самом деле в нашей семье никто, кроме меня, не имел за плечами даже 10 классов. Отец погиб на фронте, а у мамы нас четверо. Закончил 7 классов, а средняя школа находилась в 8 километрах от нас. И я, единственный из нашего поселка, ходил туда. Шагая однажды по железнодорожным путям, до того устал, что решил немного отдохнуть. Спустился под мост, перекинутый через ключ, и уснул на его берегу. Замерз бы, если бы не снегоочиститель. Он так скреб по рельсам, что я вскочил как ошпаренный. Водитель, увидев меня, дрожащего и всего в снегу, посадил в кабину и отвез в милицию. А там, узнав мою историю, отправили в Усть-Каменогорск в интернат для детей железнодорожников.

 После школы поехал на Братскую ГЭС по комсомольской путевке. Там до сих пор стоит обелиск в честь 40-летия комсомола, и на нем высечено, что его возвела бригада бетонщиков Михаила Полторанина. Оттуда ушел в армию, а затем поступил в университет – в КазГУ. Я в детстве видел столько несправедливостей, что уже тогда решил стать судьей или журналистом, чтобы защищать простых людей.

В «Рудном Алтае», куда пришел на практику после второго курса, меня заметили сразу - писал много. Однажды главный редактор (тот самый Штабнов) вызвал меня и, протягивая ключ от квартиры, почти приказал: «Переводись на заочное. Мы тебя забираем к себе». И я перевелся. Потом, когда на базе «Риддерского рабочего» стала возрождаться газета «Лениногорская правда», ее главный редактор Петр Иванович Тумашов попросил обком партии назначить меня своим замом. 

В Лениногорске сходил пару раз на пленумы горкома партии, а там, как всегда, треп. Допустим, все знали проблему местной обогатительной фабрики: половина золотой руды уходила в золоотвалы. Люди собирали драгоценный металл и сдавали его государству, а их за это предлагали сажать в тюрьму. Это сейчас все прислуживают бесконтрольной мафии, а в те годы с партийным руководством и чиновниками журналисты не церемонились. Я послушал-послушал и написал разгромный материал. Секретарь по идеологии на бюро горкома партии заявил, что «это диверсия». Но первый секретарь со мной согласился. До сих пор помню его фамилию – Адиашвили. Он вообще был очень демократичным человеком. На работу ходил пешком, постукивая баскетбольным мячом по асфальту, и ему в голову не приходило упрекнуть кого-то за «другое мнение». Когда я, побывав в Алма-Ате на выставке американского полиграфического оборудования, привез оттуда портрет президента Джона Кеннеди и повесил его там, где обычно вешали портреты Ленина и Брежнева, первый секретарь только удивился: «Ну ты даешь!».

 Из Лениногорска уехал в Алма-Ату, в «Казахстанскую правду». Когда там вышел материал «Чиилийский инцидент», его перепечатали многие центральные газеты и журналы, а меня позвали в «Правду». Речь в той публикации шла об егере Михаиле Жинкине. Этот человек составлял акты на самых больших начальников – партработников и КГБшников высокого ранга, которые били сайгаков налево и направо. И они, устроив провокацию, посадили его.

Дружба с Ельциным

- Когда вы попали в центральный аппарат «Правды», вам долго пришлось преодолевать провинциальные комплексы?

- Не было у меня никаких комплексов. Я ими вообще никогда не страдал. В Москву въехал на белом коне: меня взяли в самый важный отдел – партийной жизни. За мной закрепились прозвища «молотилка» и «дубинка» – после моих статей снимали первых секретарей обкомов и крайкомов.

 И перед кем мне в Москве робеть-то было? Перед этими замухрышками-москвичами, которые пробились через родителей? Я в отличие от них, выскочивших ниоткуда, всю страну исползал на брюхе. Если уж на то пошло, Москва мне вообще не нравится. Во-первых, природа здесь такая – одна гниль да болота. Во-вторых, люди здесь мне не по душе. Я и в книге своей написал, что русский народ состоит из двух наций. Есть русские до Урала и после Урала. После Урала - потомки тех, кто когда-то или сам ушел от грязи и серости российской в поисках приключений, или же был отправлен в ссылку за вольнодумство. Те, кто живет до Урала, то есть здесь, в Москве или поближе к ней, - трусоватые люди, живущие по принципу «как бы чего не вышло». Поэтому меня и тянет туда, где я родился и провел юность. Но после всех операций, которые я перенес, мой организм привязан к московской медицине. Да и вся моя семья тут живет. У меня два сына прекрасных, три внука и внучка Таечка. Что еще надо человеку для счастья?  

- Какими перед вами предстали обитатели Кремля?

- Пока я жил в Казахстане, мне казалось, что мы тут, на местах, бьемся за правду, а они об этом не знают. А когда познакомился поближе, то понял: отсюда же все и идет! И стал уже бороться с ними, добиваясь свободы слова. Может, этого и не стоило делать, потому что люди (я имею в виду журналистов), за чьи права я бился, сами предали и правду, и свободу, и нас.

 Пока я в «Правде» отстаивал свои разгромные материалы, другие собкоры, оказывается, зарабатывали на этом деньги. «Я прихожу и говорю: на вас поступила жалоба, - признавался один из коллег. - После вопроса: «Сколько?» передумывал писать материал».

- Вы были одно время правой рукой Ельцина, который в памяти многих остался грубоватым и непредсказуемым человеком

- Ельцин был разный. Он сам позвонил мне с предложением стать главным редактором «Московской правды». «Когда назвали вашу фамилию, я спросил: а кто это такой – Полторанин?», - признался он при встрече. Я в долгу не остался: «Ну вы даете, Борис Николаевич! То, что Пушкина не читали, – это еще можно простить, но чтобы Полторанина?!». Ельцин захохотал - с чувством юмора у него все было в порядке. Мне нравилось, как он, став первым секретарем Московского горкома партии, гонял чиновников. Но Борис Николаевич быстро сдулся: получив президентскую власть, он, по сути, лишь номинально управлял Россией. Мировое правительство, контролируемое США, создало команду во главе с Егором Гайдаром, выпестованную в Международном институте прикладного системного анализа (ИИАСА), который разместился под Веной. Мы, бывало, приходили утром в правительство, и нам раздавали еще горячие листы, переведенные накануне ночью с английского. Решения нужно было принимать, ориентируясь на них. Тогда мы с Ельциным и разошлись.

Вот у него как раз таки и был провинциальный комплекс. Свердловск, откуда он попал в Москву, был напичкан предприятиями военно-промышленного комплекса, и он в общем-то никакого влияния на них не имел. В Москве тоже не на все ВПК допускали первых секретарей горкома и обкома партии, а Ельцину хотелось показать себя. Горбачев ведь велел ему расчистить местные авгиевы конюшни (уж слишком много дерьма там набралось), пообещав потом сделать членом Политбюро. И он стал чистить, но обещанного ему не дали, потому что второму секретарю ЦК КППС Егору Лигачеву он  активно не нравился, хотя сам Лигачев и притащил его по просьбе генсека Андропова. И Борис Николаевич не выдержал: стал обижаться, дергаться, писать письма, все ломать. Пошел, в общем, против партийной  номенклатуры, а Лигачев этого не стерпел…

Растерявшись под натиском старой гвардии, устраивавшей ему публичные порки, Ельцин стал искать союзников, и ему позже подсунули вот эту бригаду – Гайдара, Чубайса, Шохина, Нечаева, еще кого-то. Но у того же Чубайса в его комитете по имуществу работали 30 или 35 американцев, секретных сотрудников ЦРУ. Джеффри Саксу, американскому ученому-экономисту, первому помощнику Ельцина, подчинялся сам Гайдар. Они и писали президенту России рекомендации, какие предприятия военно-промышленного комплекса следует уничтожить в первую очередь.

Тех, кто выступал против, Ельцин выбросил. Со мной он так поступить не мог, я ведь его, что называется, создавал. Но потом мы все равно разошлись.

…То, что происходило в 1990-х, можно расценить как спецоперацию против России. Впрочем, она продолжается и сейчас. Перед Путиным стоит задача - не дать объединиться трем славянским государствам: России, Украине и Беларуси. Иначе с какого бодуна он полез против Украины и почему троллит Белоруссию, которая, не имея ни газа, ни нефти, обошла сейчас по зарплате Россию? Ведь объединившись, они создадут кулак, который будет притягивать другие республики. Казахстан - однозначно: я хорошо знаю Назарбаева.

 Перед действующим режимом стоит задача - оставить в России 35 млн. человек, а там, где Россия, там и Казахстан будет затронут. Хотя у вас уже сейчас все отдано иностранцам. Россия сейчас очень много людей теряет: одни уезжают, другие вымирают. От 146-миллионного населения осталось, может быть, около 90 млн. В Центральной России пустуют целые деревни.

- И еще один вопрос «на десерт»: вы были в 1990-х председателем Государственной комиссии по рассекречиванию архивов. Благодаря вам мир увидел, например,  документы о голодоморе начала 1930-х в Казахстане. Но были ли вещи, которые удивили даже вас?

 - Меня удивила наглость тех ребят, которые делали советскую власть. Они ведь собирались драпать в случае чего, для чего создавали себе базу за рубежом. У Ленина там лежали миллионы швейцарских франков, у Дзержинского и Свердлова - тоже. Троцкий вообще сдал полстраны в концессию США. Он передал вывезенные из России миллиарды своему дяде – банкиру Животовскому...