Продолжаем разговор на тему поисков национальной идентичности, навеянный выводами, которые сделали недавно в своем «Глобальном рейтинге на 2019-2024 годы» российские эксперты. Мы уже опубликовали мнение президента научно-образовательного фонда «Аспандау» Каната Нурова, а теперь передаем эстафету политологам Султанбеку Султангалиеву и Толганай Умбеталиевой, которым были заданы те же вопросы:
- Как в Казахстане происходит поиск национальной идентичности, и какие тренды его сопровождают?
- Одна из приоритетных задач, поставленных президентом РК, заключается в дальнейшем укреплении казахстанской идентичности, построенной на идее «нации единого будущего». Насколько успешно она реализуется? Позволит ли ее решение Казахстану быстрее, чем остальным государствам ЦА, предложить соседям свой вариант «региональной идентичности» и стать той самой стороной, которая способна «сформировать образ будущего для целого региона»?
- Что на самом деле может объединить страны ЦА - языковое сходство, религия, экономические мегапроекты, внешняя сила, военная угроза?
- Интерес России к участию в создании «нового будущего ЦА» понятен и объясним. Но каким образом она может быть задействована в этом процессе? Поможет ему или навредит вмешательство РФ?
Султанбек Султангалиев, политолог:«Региональная идентичность – это отрыжка ущербной и утопической идеи «Большой Евразии»
1-2. Соревнование с другими странами в вопросе определения и укрепления национальной идентичности вообще-то неуместно. Это не такой вопрос, где требуется кроличья активность. Но актуальность данной проблемы, безусловно, высока, и особенно для Казахстана как страны с вековыми традициями полиэтничности. В силу многонациональности нам неизмеримо сложнее, чем другим государствам центральноазиатского региона.
Следует особо отметить, что идея казахстанской идентичности, выдвинутая президентом страны, имеет серьезную альтернативу в виде идентичности казахской, которая не афишируется официально, но усиленно продвигается идеологами национал-популизма в средствах массовой информации и подхватывается апологетами данной идеи в социальных сетях. Это налагает особый отпечаток на процесс формирования государственной идеологии. Однако без однозначного определения понятия «национальная идентичность» и достижения общественного консенсуса в этом направлении мы так и будем топтаться на месте. То есть, проще говоря, чтобы совместно двигаться вперед, мы как социум должны, в конце концов, определиться, кто мы - казахстанцы или казахи?
Дилемма – казахстанская политическая нация или же казахская политическая нация – это отнюдь не «заморочки» традиционно жующей сопли интеллигенции, а ключевой вопрос существования самой нашей государственности. И его лучше решать путем проведения общенационального референдума, раз уж власти никак не могут взять на себя ответственность внести ясность в данный вопрос и приложить усилия по продвижению официального дискурса на укрепление идентичности по гражданско-правовому, а не по этническому принципу.
Хотел бы отметить, что данный вопрос искусственно нагнетается националистически экзальтированным сегментом нашей так называемой интеллектуальной элиты, которой, похоже, больше нечем заняться, кроме как будировать столь чувствительную тему, как межэтнические отношения. Повторяю, у нас есть универсальная формула «Мы все –казахстанцы, мы все - одна семья», которая не попирает ничьи права и чувства, которая может стать объединяющим началом для нашего разрозненного общества. Однако власть её абсолютно не использует. Надо полагать, что часть политической элиты, оказывающая поддержку национал-популистам, стремится к созданию моноэтничного Казахстана, считая, что таким Казахстаном будет легче управлять.. Однако, на мой взгляд, они ошибаются. Ситуация в обществе коренным образом изменилась по сравнению с 1990-ми, когда именно русскоязычная часть социума была наиболее оппозиционной. Съездите в аулы, поговорите по душам с городскими казахами - и вы убедитесь в том, что роль реально оппонирующей стороны сейчас играют именно казахи, которых сама жизнь заставляет пробуждаться от политической летаргии. Лично я только «за» подобный социально-политический дискурс, но , на мой взгляд, представители и политической элиты, и так называемой национальной интеллигенции должны осознавать свою ответственность за формат такого «пробуждения».Заявлять, что в Казахстане нет другой нации, кроме казахов, - это абсолютно политически безответственно, это популизм рвущегося к власти интеллектуального сноба, но никак не позиция государственника и патриота.
3. Не вижу никаких перспектив и надобности в каком-либо искусственном, нарочитом объединении стран ЦА. Такие инициативы мы уже видели в недавнем прошлом, и ни к чему результативному они не привели. Ключевая, на мой взгляд, ошибка - это попытки завершить любой процесс какими-то объединительными итогами. Чтобы успешно развивать торгово-экономическое сотрудничество, укреплять межнациональные, культурно-образовательные связи, совершенно не требуются громоздкие межгосударственные образования - достаточно углубления двусторонних отношений по этим направлениям. Другой вопрос - обеспечение региональной безопасности и противодействие международному терроризму. Здесь, конечно же, сотрудничеством только двух-трех стран не обойтись. Это общая проблема, которую необходимо эффективно решать сообща, в формате, например, существующей Организации Договора о коллективной безопасности. Кстати, именно фактор страха центральноазиатских элит может стать катализатором активизации межгосударственного сотрудничества в сфере безопасности.
4. Региональная идентичность – это отрыжка ущербной и утопической идеи «Большой Евразии», такое вот зеркальное её преломление. Нет никакой надобности создавать общую центральноазиатскую идеологему, искать её в общих культурно-языковых, историко-генетических, религиозных корнях. По той простой причине, что она не востребована. Никакая региональная идентичность не поможет увеличению грузопотока между, например, Узбекистаном и Казахстаном, не увеличит объемы взаимной торговли, не создаст рабочие места и не принесет дополнительные доходы в государственные бюджеты.
Не существует братских народов. Скажем так: существуют национальные интересы государств. Существуют сферы, где эти интересы пересекаются, либо дополняя друг друга, либо противореча. Задача заключается в сближении позиций и выработке общего подхода, который был бы максимально выгоден всем заинтересованным сторонам. Те процессы в ЦА, которые сейчас происходят во многом благодаря прагматичной политике Ташкента, нашедшей понимание со стороны Бишкека, Душанбе и Астаны, внушают надежду на углубление взаимного экономического сотрудничества стран региона и на рост доверия между нашими государствами. Это главное.
Что касается российского участия в центральноазиатской политике, то главным желательным ее принципом я бы назвал заповедь «не навреди». Не навредить уже имеющимся крепким связям, пытаясь втянуть страны-союзницы в противостояние с Западом, не навредить, распространяя бредовые идеи «Большой Евразии» и «Русского мира», которые негативно воспринимаются жителями центральноазиатских стран. Экономика и безопасность – вот два кита, на которых стоят взаимопонимание и сотрудничество как между странами ЦА, так и между всем регионом и Российской Федерацией. Отношения с Россией (как и с Китаем ) являются, безусловно, приоритетными для нас в силу объективных причин как политического, так и экономического характера, однако поступаться национальными интересами не следует. К сожалению, на данный момент я не могу сказать, что национальные интересы Казахстана эффективно защищаются.
Толганай Умбеталиева, гендиректор Центральноазиатского фонда развития демократии, кандидат политических наук: «Нацию единого будущего» не сконструировать в ближайшей перспективе
1. На мой взгляд, этот процесс протекает достаточно противоречиво как в политической жизни, так и с точки зрения его осмысления. Руководство нашей страны уже определилось в этом вопросе, предложив модель гражданской нации, хотя способы ее реализации не приносят результатов: они приводят, скорее, к еще большему усугублению проблемы, нежели к ее решению. Но политическая элита продолжает продвигать данную модель, ничего не меняя в этой концепции, например, с учетом реакции общества.
Между тем, концепция гражданской нации, предложенная элитой, по своей сути довольно сильно напоминает политику СССР по формированию «советского человека», когда нивелировалась этническая принадлежность, а любые попытки проявления этничности рассматривались в негативном аспекте. Наиболее важным считался именно переход на надэтнический уровень, а любое обращение к этничности рассматривалось как проявление национализма и довольно жестко наказывалось. Сегодня все эти признаки мы наблюдаем и в ходе реализации казахстанской модели гражданской нации - современным стало лишь ее название.
Когда появилось государство Республика Казахстан, казахи были уверены в том, что они начнут создавать свое государство, в основе которого будут лежать казахский язык, казахская культура, казахские традиции и ценности. И та часть общества, для которой эта идея сохранила свою ценность как мы сейчас видим, не приняла модель гражданской нации. Она стала чувствовать себя где-то обманутой – отсюда и отрицание, неприятие термина «казахстанец». Это понятие зачастую воспринимается ею как «покушение» на казахскую идентичность, у нее возникает ощущение, что у казахов «отбирают» их же страну или право на эту страну.
Таким образом, проявляющаяся сегодня радикализация может рассматриваться в некотором роде и как протест части общества, чувствующей себя ущемленной, обделенной, проигнорированной в данной модели, предложенной властью. Эти люди не видят себя, своей роли и своего статуса в государстве под названием Республика Казахстан. У них очень сильна потребность в признании их государствообразующего статуса или положения в обществе через различные программы – например, через признание обязательности казахского языка, через признание позиции жертвы в истории и т.д. Безусловно, в корне этого протеста лежат и социальные, и экономические, и политические причины, но все они находят выход через этническую составляющую.
Дискуссии демонстрируют также то, что социальная дифференциация, социальное расслоение довольно сильно влияют на понимание и интерпретацию происходящих процессов. В разных социальных группах вырабатываются разные критерии, параметры и нормы формирования идентичности и оценки этого процесса. Довольно противоречивой выглядит картина и с точки зрения осмысления того, как осуществляется поиск идентичности, в экспертной среде. Наряду с попытками найти новые формулировки, термины и подходы, применяются устаревшие, но знакомые и зачастую комфортные для большей части населения понятия. Такое смешение и возникающие противоречия в категориях анализа не позволяют найти то эффективное решение, которое учитывало бы интересы всех граждан страны и всех акторов, в том числе и интересы государства.
Усиливают негативный фон и «игры с историей». Складывается ощущение, что обществу пытаются «навязать» идею о том, что Республика Казахстан, которая появилась на карте мира в 1991 году, является итогом деятельности нынешней политической элиты. Даже празднование 550-летия Казахского ханства носило локальный характер: хотя оно и освещалось в официальной прессе, но все же было задвинуто большей частью на областной уровень. Политическое руководство будто стремится с помощью «новой истории» страны легитимизировать свои собственные инициативы, при этом игнорируя болезненные страницы прошлого. Как следствие, история страны в ее нынешнем виде носит разрозненный характер. При этом появляются различные гражданские инициативы по осмыслению пережитого народом травматического опыта. Лично я оцениваю такие попытки положительно, несмотря на то, что порой они, скорее, усложняют проблему, нежели позволяют обществу реально понять, осмыслить или переосмыслить эту историческую травму. То есть в данном случае история не становится «инструментом реабилитации».
2. Формирование региональной идентичности не является чьей-либо прерогативой, в нем должны участвовать все страны ЦА, включая различных акторов, а далеко не только политическую элиту. Ведь помимо нее, в каждой стране есть и бизнес, и гражданский сектор, и политические партии, и экспертное сообщество, мнение и интересы которых тоже должны быть учтены. То есть политическая элита Казахстана, так же, как и политические элиты других стран, не может возложить эту функцию на себя – вопрос должен решаться общими усилиями.
Если говорить о политике укрепления казахстанской идентичности, то последние кейсы в стране могут служить доказательством того, что она не принимается обществом. Поэтому будущее ее туманно. Не думаю, что такую нацию – «нацию единого будущего» - можно будет создать или сконструировать в ближайшей перспективе. Этот проект нацелен больше на получение лояльности со стороны других этнических групп, нежели на реальное формирование такой нации.
Прежде всего, непонятно, на какой основе построена данная концепция. На базе чего должна быть сформирована «нация единого будущего»? Какие ценности предлагает руководство страны в качестве скреп нашего общества? Например, предлагается «усовершенствовать сознание», т.е. адаптировать представления социума о ситуации в стране к представлениям политической элиты. Но общество уже не намерено воспринимать всерьез заявления о том, что Казахстан идет по пути прогресса. Уровень недоверия к элите высок, и удастся ли ей получить поддержку своих идей среди граждан – большой вопрос.
Если мы говорим о гражданской нации, то важными скрепами должны были стать сильные демократические и инклюзивные институты, несущие ответственность за соблюдение социальной, политической, экономической справедливости и равноправия, за создание равных возможностей всем гражданам, за принимаемые ими решения в вопросах развития страны. Но таких институтов у нас нет, ценности, которые поддерживали бы их функционирование, не развиваются. Политическая сфера полностью монополизирована. В итоге мы наблюдаем социальное неравенство, высокий уровень коррупции, отсутствие прозрачности и инструментов, обеспечивающих соблюдение справедливости, и т.д. Способствует ли все это формированию нации будущего? Ответ, полагаю, очевиден.
Еще один важный аспект касается оценки прошлого, о чем я уже говорила. Здесь тоже наблюдается серьезное противоречие. Отношение элиты к нему избирательное. А в обществе стихийно формируется восприятие истории через гордость и через страдание. И если гордость концентрирует внимание общества больше на прошлом, нежели на решении вопросов сегодняшнего дня, то обсуждение болезненных вопросов заставляет страдать, в результате чего формируется образ жертвы, требующей реванша. При этом тема страданий народа в историческом прошлом поднимается на фоне равнодушия к ней со стороны элиты. В этом вопросе нет общности взглядов и подходов. А при такой разности и порой даже противоположности позиций сложно сформировать общую основу для формирования идентичности.
3. Самое главное – это желание объединиться и найти способы совместного решения общих проблем или проблем, которые нельзя решить поодиночке. Когда страны увидят положительные стороны сотрудничества и особенно эффект от идеи «вместе мы сможем значительно быстрее развиваться», то движение к такому объединению пойдет ускоренными темпами. Еще один очень важный аспект – это интересы граждан стран ЦА. Если во главу угла будут поставлены именно они, а не амбиции элит и не демонстрация особенности и прогрессивности того или иного государства, то этот процесс будет носить естественный характер, а не искусственный и не навязанный сверху. В долгосрочной перспективе уже включатся и мегапроекты, и все остальное. Те критерии, которые вы назвали, на мой взгляд, будут дополнительными факторами для развития отношений, но не ключевыми.
4. Россия может преследовать свои интересы в регионе, это ее политика, на которую мы не можем повлиять. Более того, мы не должны менять свою политику или позицию, если она будет противоречить позиции Москвы. Мы все - суверенные государства, у каждого из нас свои цели и задачи. На мой взгляд, мы должны строить отношения с РФ на принципах добрососедства и экономического партнерства. Но отношения с Россией не должны иметь для Казахстана какого-то приоритета перед сотрудничеством со странами ЦА.
А по большому счету, нам нужно двигаться в сторону демократизации внешней политики. То есть решения в этой сфере должны приниматься с участием всех активных субъектов общества, а не быть прерогативой только элиты. Это, во-первых. Во-вторых, если вернуться к отношениям с северным соседом, то решения по самым острым вопросам можно принимать сообща всеми странами региона. Ведь для каждой из них Россия является важным стратегическим партнером, и я не думаю, что интересы наших государств сильно расходятся. В-третьих, решения нужно принимать, исходя, прежде всего, из наших интересов, отталкиваясь от того, чего хотим именно мы. Однако сегодня для нашей политической элиты более важно то, чего хочет Россия и как можно безболезненно для себя и для Москвы это желание удовлетворить. Хотя выгоду от сотрудничества должны получать все, а не только одна сторона или только элиты.
Ответственность за формирование региональной идентичности должны нести страны региона, причем самостоятельно. Если что-то пойдет не так, как планировалось, то в этом будем повинны мы сами.
