Канат Ибрагимов был яркой личностью на небосклоне арт-сферы Алматы. Мы, к сожалению, не имели чести знать его живописные полотна. Возможно, он был выдающимся мастером кисти. Но запомнился Канат алматинцам фрагментом из программы «Другая правда» по КТК: дискутируя с оппонентами и в какой-то момент не найдя убедительных аргументов, он снял с себя штаны и продемонстрировал аудитории свой голый зад. Потом он отбыл в Германию на ПМЖ. Нам сложно ответить на вопрос, насколько это обогатило западноевропейское искусство. У нас в Алматы он, вопреки своим художническим изысканиям, очевидно, долго пребывал бы в полутени, если бы не дерзкий перфоманс перед телекамерой.
А без денег жизнь плохая…
Возможно, он поторопился с отъездом? Ведь после той телепередачи по КТК к нему как к творческой личности мог возникнуть повышенный интерес. В конце концов, не вправе ли художник пойти на крайние меры, чтобы привлечь к себе внимание и таким образом повысить конкурентоспособность своих полотен на нашем не столь уж оживленном арт-рынке? И вообще – как живописец выживает в наши дни? Мы беседуем с кандидатом искусствоведения, профессором Казахской национальной академии искусств имени Жургенова Ольгой Батуриной.
– Сегодня мы вынуждены говорить об арт-стратегии как о бизнес-стратегии, извините за некоторую тавтологию, – говорит она. – Произведение искусства проходит тот же путь, что и любой другой товар, и продвигается как любой бренд, поскольку мы живем в мире тотального рынка, и искусство, к сожалению, является его частью. Я не знаю, насколько «к сожалению», потому что искусство и деньги, искусство и власть всегда были рядом. Большое искусство никогда не возникает без денег. Тот же Ренессанс был большим финансовым проектом семейств Медичи, Бранкаччи, Гонзага. Они понимали, что власть, окруженная такими сильными художниками и ваятелями, как Рафаэль, Микеланджело, обретает более высокий статус. Не будем вдаваться в подробности, но та же история была и в Древней Греции, и мы обрели Праксителя и Парфенон. В Афинах были деньги. Как только они кончились, художники переместились в другие города, где были деньги и заказчики. На арт-рынке государство играет роль регулировщика, стабилизатора. Собственно, оно и должно опекать художника, дотировать его. Потому что в идеале искусство и культура не должны отставать от других сфер. В мировой практике они давно стали очень прибыльной отраслью. Я уже говорила об этом: на конференции в Петербурге, которая так и называлась «Искусство и власть», шла речь о том, что бюджет Лондона формируют его музеи. То есть там музеи не то чтобы не нуждаются в дотациях, они сами приносят прибыль. Да какую!
– Постойте-постойте! Давайте войдем в нашу систему координат. Как это все соотнести с нашими музеями?
– У нас совсем другая ситуация. Прежде всего, сказывается наша географическая удаленность, мы как бы на отшибе. У нас не такой насыщенный исторический материал, чтобы мы могли предъявить его миру, чтобы он мог стать мощным магнитом для паломничества. И все же не будем прибедняться. Наше современное искусство на очень хорошем уровне, я говорю конкретно про живопись. Конечно, в ней тоже есть всякое: и вторичное, и провинциальное, но… У нас есть первоклассные художники, их имена на слуху. Аскар Есдаулет, Андрей Нода, Эдуард Казарян, Ерболат Толепбай, Ербосын Мельдибеков, Саид Атабаев, Рустам Хальфин… Это очень успешные художники. А что является индикатором успешности? Отнюдь не деньги, поскольку они не могут быть индикатором качества. Деньгами искусство не измеряется. Но без денег искусство невозможно. Такой вот парадокс. Хотя порой именно в отсутствии денег возникает мощный всплеск творческой энергии. Примером тому является импрессионизм, это семидесятые годы XIX века: Ренуар, Моне, Дега пишут картины, полные радости жизни, а в это время экономическая депрессия, война, Париж оккупирован Пруссией, голод, холод… Это их гражданская позиция, они умышленно избегали социального реализма. По их мнению, живопись должна отображать вечное – любовь, красоту, праздник красок, таинство жизни, в произведении искусства должна быть недоговоренность...
– Импрессионисты XIX века – это крайне важно, однако нам с вами много важнее год 2017-й, Казахстан. Что у нас сейчас происходит в этой сфере?
– Мощный импульс развитию современной живописи дал фонд Сороса. С падением железного занавеса у нас появился Центр современного искусства. В течение десяти лет он переориентировал сознание целой группы художников из советского формата (а это был просто реалистический, повествовательный формат), открыл для них новый художнический мир contemporary art, мир современного искусства. И оказалось, что у нас много талантливых художников, с готовностью воспринявших эту новизну. Я уже называла их чуть выше, этот перечень можно расширить и назвать в первую очередь группу шымкентских художников «Красный трактор». Но что мне обидно, большинство из них, равно как и их кураторы, а это искусствоведы нового формата, настолько увлечены радикальным искусством, что оказались более тоталитарными, чем их советские предшественники, они не признают инакомыслия, напрочь отрицают традиционализм. Для них основа основ – перфоманс, инсталляция. И не смей возражать, иначе тебя тотчас запишут в ретрограды. Они не могут понять, что живопись как таковая, вопреки новым веяниям, не утратила своей вечной ценности. Она была, есть и продолжает свою плодоносную жизнь.
Инсталляция как бренд и бред
– Вопрос лобовой, на засыпку: инсталляция – это искусство? Или профанация?
– Вы сомневаетесь? Хорошо, что они вас не слышат. Уже лишь за то, что вы позволили себе сомневаться в их правоте, они заочно записали вас в ретрограды, в число тех, кто отважился «сметь свое суждение иметь». Уже сейчас множатся – не только у нас, но и в России, на Западе – ряды искусствоведов, которые считают, что за фасадом contemporary art порою кроется блеф, игра в искусство. Тем не менее ведущими художниками считаются Дэмьен Хёрст и Джефф Кунс, эпатирующие публику своими инсталляциями. Это самые дорогие художники в мире, цены на их работы зашкаливают все разумные пределы. Почему? Да потому что так их оценивают аукционы Кристи и Саачи. Если мы сейчас уберем эти фонды, то вряд ли кто из ценителей искусства будет платить «зеленые» за корову, внутренности которой вывернуты наружу, хотя комментатор объяснит нам, что это метафора и символ современного мира. Творение большого искусства едва ли нуждается в пояснениях, и зритель, даже самый неискушенный, всегда отличит подлинное искусство от имитации и суррогата, несмотря на то, что сегодня границы между этими категориями размыты.
– У нас ведь тоже могут публично зарезать барана, устроив из этого к восторгу публики перфоманс…
– Конечно.
– Но у нас находятся люди, которые вопреки здравому смыслу платят немыслимые деньги за «шедевры», подобные расчлененной корове. Почему?
– Потому что это служит им как бы пропуском в элитные ряды ценителей искусства.
– Понты?
– Безусловно. Без них жизнь нувориша непредставима, ему жизненно необходимо казаться более значимым, чем он есть на самом деле. Конечно, среди представителей contemporary art были интересно мыслящие люди. Незабываемы работы Молдагула Нарымбетова, царствие ему небесное, сейчас как раз проходит его выставка. Уникальный живописец, скульптор, но и автор инсталляций и перфомансов. Мне запомнился его перфоманс, который проводился здесь, в Алматы. Он из рояля сделал бубен. Оставил от рояля остов, натянул на него телячью кожу и назвал это сооружение «Восток – Запад». Тут не нужны были пояснения: вот оно, соединение двух миров, модель искусства современной эпохи. Я бы даже сказала: драматическое соединение двух начал – азиатского и европейского. Оно не всегда происходило органично, порой взаиморазрушая друг друга. Вообще, настоящие художники находятся в диалоге друг с другом. Тот же Пикассо своими шокирующими новациями дискутировал с Веласкесом, прекрасно понимая красоту и ценность высокого искусства.
– Вернемся к нашим художникам. Тех из них, кто остался верен канонам истинной живописи, успешными не назовешь. Как они выживают?
– У современного художника два пути. Либо он будет работать в манере салонной живописи, которая пользуется спросом у галерей, но я бы не отнесла это к настоящему искусству. Либо набраться мужества и все же оставаться художником как таковым, но этот путь тернист и труден. Выставляются из них единицы. Даже такая, казалось бы, яркая фигура, как Аскар Есдаулет, ведет в высшей степени аскетический образ жизни. Но он очень талантливый художник. Уверена, нашлись бы люди, которые его сумели бы поддержать финансово, но...
Меценат вне закона
– Что – но? Что мешает людям состоятельным поддержать талант?
– А вот здесь давайте назовем главную болевую точку – у нас до сих пор не принят закон о меценатстве. Люди культуры говорят о нем давно, проект этого закона лежит уже лет семь в сенате. Его не утверждают то Министерство юстиции, то Министерство труда, его дорабатывают и дорабатывают. Вы задумывались, почему в конце XIX века в России появились Третьяковская галерея, Музей искусств имени Пушкина? Да потому что правительство всячески поощряло меценатов. Это ведь галереи, для которых картины куплены на частные деньги. Я очень хочу, чтобы нечто подобное появилось у нас и чтобы появился работающий Дом художников. Ведь нашим художникам даже негде выставляться бесплатно. Музей Кастеева работать бесплатно не может! Он, как ни странно, не финансируется государством, а потому, чтобы свести концы с концами, зарабатывает выставками. Если бы наш меценат оплатил выставку и ему бы на эту сумму списали налоги, он был бы заинтересован в таких акциях. Надо, чтобы меценат был заинтересован экономически. А то ведь доходит до смешного. Если человек оплатил какую-либо акцию, то он умоляет, чтобы его имя не упоминалось ни в коем случае. Слупят такие налоги, что мало не покажется. Это что – нормально?
– Но это же дикость!
– Это мы с вами так считаем, а налоговые службы иного мнения. Закона-то соответствующего нет, и неизвестно, когда он появится. Я знаю, например, что Немецкий театр на частные деньги выезжал за рубеж на гастроли, поднимая престиж нашей страны. Но благодетель оплатил эти гастроли анонимно и себе в убыток. Так быть не должно, это противоестественно. Сказывается, конечно, энтузиазм художника: он ведь не может не работать, как птица не может не летать. Поэтому он, даже живя впроголодь, не отойдет от мольберта. Так вот и перебиваются Есдаулет, Тазиев, Казарян… Их имена знают искусствоведы и собратья по кисти, прекрасно понимая масштаб их личности, но широкий зритель их не видит – они ведь не выставляются, да и телевидение их не очень-то жалует. То, что делается на ТВ, это капля в море. У нас еще много неоцененного.
– Все так безнадежно?
– Нет, отчего же! Я вижу новые пути презентации. Есть Интернет, это прекрасный инструмент, но мы его не используем. Когда я веду лекции, я могу войти в Интернет и взять там любой материал для иллюстрации, все что душе угодно, кроме… Кроме работ художников Казахстана – их там нет.
– А Шарденов?
– В том-то и дело: полотен, к примеру, Веронезе там сколько угодно, причем в прекрасном разрешении, а Шарденов – там будет одна картинка, причем такого отвратительного качества, что лучше ее не показывать студентам, чтобы не опорочить нашего уникального мастера кисти. Мне обидно, что золотой фонд нашей живописи до сих пор не оцифрован, он не присутствует в Интернете, а значит, его как бы нет вообще. В книжках, в бумажных носителях эти работы есть, но тираж этих книжек 100 экземпляров, то есть сто человек может взять их в руки. А будь они оцифрованы, зрительская аудитория возросла бы до миллионов. Почувствуйте разницу.
– Кто должен заниматься этим?
– Министерство культуры. Там есть КазНИИ культуры, ему и карты в руки. Это можно поручить и нашей Академии искусств имени Жургенова, и Союзу художников, если дать ему на это деньги.
– Но для начала нужна политическая воля?
– Конечно. Знаете, что меня поражает? Эта воля исходит от президента, я ее чувствую. Это как раз его желание и понимание ситуации в творческой среде. То есть он уже обозначил вектор движения, все остальное зависит от реализации. Но чиновники, которые берутся за исполнение, совершенно не признают авторитета специалистов. Они по своему разумению отбирают какую-то группу художников, которые должны представлять искусство Казахстана за рубежом, но это будут не те, кого рекомендовали эксперты, специалисты, искусствоведы с учетом истинного таланта живописцев и масштабности их мировидения. Боюсь, что критерии отбора у чиновников будут иные. Они у нас великие мастера на неожиданные решения. Взять хотя бы чиновников от Минобра. Рьяно реформируя школьное образование, они объединили в один предмет уроки труда и рисования. Вы можете себе представить полученного монстра? Теперь дети останутся без каких-либо навыков рисования, теперь трудовик с помощью гаечного ключа, молотка и ножовки будет обучать их азам эстетики. Ну что тут скажешь?
