«Уйдя с головой в кино, я потерял примерно пять книг», – сказал однажды Сатыбалды Нарымбетов. Сейчас он наверстывает упущенное: 8 марта отпраздновал свой 71-й год рождения, а спустя два дня презентовал книгу «Көзімнің қарасы» – «Зрачок моих очей». Помимо всего прочего(воспоминаний, эссе и прозаических монологов), в ней есть и киносценарии в первозданном виде, то есть в том, в каком они и задумывались, а не выходили на экран.

Любовь «по мерканту»

В школе сын шахтера увлекался игрой на аккордеоне, в мечтах видел себя знаменитым музыкантом.

– К людям этой профессии у нашего народа, сама знаешь, какое отношение: как к тем, кто должен развлекать. В общем, как к клоунам. Отец мое увлечение не разделял, он хотел, чтобы я пошел в зоотехники. При этом сам часами мог отводить душу игрой на домбре. Позже я выяснил для себя, что у меня к музыке двоякое отношение. Первое – природный дар, второе – меркантильный интерес. Чего греха таить, ростом я не вышел, а у большинства невысоких людей присутствует так называемый синдром Наполеона. И это естественно. В строю мы стоим в самом конце, со стороны девчонок – ноль внимания. Как такое стерпеть, особенно если амбиции не по росту?! А у меня, как у всякого мальчишки, где-то в классе четвертом или пятом появился тайный объект воздыханий. Надо было как-то завое­вывать эту девочку.

В нашем ауле был аккордеонист Акшал (о нем я рассказал в своем фильме «Страдания юного аккордеониста»). По вечерам этот парень, будучи единственным и полновластным хозяином танцплощадки, всегда был в центре внимания. Глядя на него, я думал, что если буду играть, как он, на аккордеоне, то моя тайная любовь наконец-то обратит на меня внимание.

Акшал, к удивлению, быстро согласился стать моим учителем. За какую-то неделю научил меня играть знаменитый вальс «На сопках Маньчжурии». Выяснилось, что он тоже делал это не без «мерканта». Пока Акшал развлекал публику, его любимая танцевала с другими, поэтому он с удовольствием уступил свое кресло и аккордеон. А вот мне от этого не было никакой пользы: все равно моя возлюбленная смотрела на других мальчиков. Но я был упрямым: раз не завоевал ее аккордеоном, то решил прошибить стихоплетством. И почти каждый день бомбардировал ее своими сочинениями, которые подкладывал в карман. Первые стихи были безымянными, потом, когда я стал публиковаться в районной газете, она догадалась, кто их автор, но реакция была прежней – ноль внимания. Все, чего я удостаивался, – усмешка в уголках губ, а настоящая улыбка, кокетливая и мягкая, предназначалась другому мальчику.

В Москву, в Москву…

То, что Нарымбетов так и не смог завоевать сердце упрямой девчонки, не остановило его – он продолжал писать стихи. После школы была прямая дорога на филологический факультет университета. Однако, познакомившись по приезде в Алма-Ату с творчеством Жарасхана Абдрашева (отец кинорежиссера Рус­тема Абдрашева – прим. авт.) и Жуматая Жакпаева, он понял, что ему надо срочно переходить на прозу: его стихи не шли ни в какое сравнение с тем, что выходило из-под пера этих поэтов.

Первый рассказ начинающего прозаика был написан и опубликован с благословения Абиша Кекильбаева, который в то время заведовал отделом искусства и литературы в газете «Лениншiл жас». А дальше рассказы у студента филологического факультета посыпались как из рога изобилия, и к третьему курсу он уже подготовил целый сборник.

– Мне, как говорится, стало тесно в Алма-Ате, я стал подумывать о Москве, – делился он воспоминаниями на презентации своей новой книги перед студентами академии искусств имени Жургенова. – Затею с поступлением в Лит­институт искренне одоб­рил Аскар Сулейменов, который в то время был для многих из нас своего рода идеологическим маяком. И я, даже не удосужившись позвонить в приемную комиссию, полетел в Москву. А меня там как кипятком ошпарили: в тот год (а на дворе стоял 1965-й) в Литинституте имени Горького не было приема на заочное отделение. Прослонявшись несколько дней в столице, я случайно встретил там Камала Смаилова и Шакена Айманова. Они, оказывается, приехали сдавать Госкино СССР какой-то фильм. Целый день я гулял с ними по Москве, потом сидел у них в номере и жаловался на судьбу. Дескать, все мосты сжег за собой (когда забирал документы из университета, меня от этого шага отговаривали все – от декана до ректора).

– Эй, бала, – сказал Шакен Айманов, – не унывай. Камал считает тебя подающим надежды молодым писателем. В Москве есть институт, который называется ВГИК, при нем есть факультет, где готовят кинописателей, он называется сценарным. Если твои рассказы действительно хорошие, то тебя, я уверен, примут туда.

Мне повезло – я поступил во ВГИК. Здесь я хочу рассказать одну интересную вещь. Отец, пока я был студентом КазГУ, читал мои публикации в газетах и очень надеялся на то, что я стану журналистом. А журналист для такой провинции, как мой Сузак, был то же самое, что Божий посланник – такой был пиетет перед людьми этой профессии. О том, что я поступил во ВГИК, я сообщил родителям только перед отъездом на занятия. Отец в честь этого события зарезал барана, пригласил соседей и родственников-аксакалов. Вечером, когда гости разошлись, отец осторожно так сказал: «Это очень хорошо, что ты будешь учиться в Москве. Но кем ты оттуда приедешь?».

Я ответил, что буду работать в кино. Отец никогда меня не ругал, ни разу, в отличие от мамы, не поднимал руку, но тут в сердцах выплюнул насыбай, потренькал на домбре и сказал: «И-и, ты, оказывается пилядь (что обозначает это слово, пусть читатель догадывается сам). Зачем нужно ехать в Москву, если в Чимкенте учат на киномеханика за три месяца?!».

В общем, в Москву я уехал, провожаемый недовольным взглядом старого шахтера. Тут я должен сказать, что жадность либо губит, либо стимулирует человека. Моя жадность была, видимо, из второй категории. Оглядевшись вокруг, примерно через полгода я убедился, что в кино главный персонаж – это режиссер. Какой бы гениальный сценарий ты ни написал, он все равно его перекроит. Режиссерская группа занималась параллельно с нами в мастерской Михаила Ильича Ромма, которого боготворила вся советская киноэлита. Среди его учеников были мои друзья, и я стал постоянно пропадать у них на занятиях. Мы, сценаристы, писали этюды, а они ставили их на площадке. И я был свидетелем того, как преображалось написанное в процессе репетиции. Оно на глазах оживало, обретало реальные черты. И мне стало казаться, что режиссер – это все равно что факир, который творит чудеса. С этого момента я потерял покой – заболел режиссурой.

На втором курсе интерес к сценарному факультету был окончательно утрачен, и я стал надоедать ректору ВГИК просьбами перевести меня на режиссерский, но именно в мастерскую Ромма.

Ректор сказал, что это невозможно, поскольку я безнадежно отстал по всем предметам. Он предложил заново поступать на первый курс или же окончить сценарный факультет, а потом идти на Высшие режиссерские курсы при Госкино.

– Есть еще третий вариант, – сообщил он. – Хочешь, я переведу тебя курсом ниже в мастерскую Сергея Аполлинариевича Герасимова?

Мы в те годы читали под одеялом запрещенных авторов и тихо диссидентствовали. Это теперь, когда прошел не один десяток лет, я понимаю, что Герасимов был великом педагогом, но тогда мы считали его до мозга костей пропартийным флагманом советской киноидеологии, поэтому отношение к нему у нас, молодых киношников, было снобистским.

Вслух я об этом, естественно, сказать не осмелился, поэтому сослался на то, что не хочу терять год.

Обиделся и ушел. В режиссуру

Словом, сценарный факультет Нарымбетов окончил. Его дипломная работа «Шок и Шер» после защиты была отобрана редколлегией авторитетного киножурнала «Искусство кино», где была опубликована с хорошим предисловием. О Нарымбетове заговорили как о талантливом кинодраматурге.

– Я возомнил себя почти мэтром, мне казалось, что я уже «железно» освоил это ремесло, – признается Сатыбалды-ага. – И опять мне стало тесно, и опять я подстегивал себя: если работать в кино, то нужно быть только хозяином положения от замысла до реализации, то есть срочно нужно осваивать профессию режиссера. Поэтому, приехав на «Казахфильм», потребовал у директора киностудии Камала Смаилова режиссерскую постановку. В общем, от скромности я не умирал. Камал Сейтжанович засмеялся и предложил: «Поработай год штатным сценаристом, а там посмотрим».

Меня это не устраивало, тем более что мой «знаменитый» сценарий студией принят не был. И когда им заинтересовались соседи-киргизы, я продал его им, а потом по их приглашению уехал на «Киргизфильм» снимать документальный фильм. Через год, когда он уже монтировался, пришла телеграмма из Алма-Аты: «Срочно вылетай. По твоему сценарию запускается фильм. С приветом Камал Смаилов». Обиженный его прошлогодним приемом, я на первые две телеграммы не ответил, но Смаилов все же «достал» меня.

Когда я приехал на «Казахфильм», он указал на Каныбека Касымбекова: «Вот твой режиссер».

«Как?! – говорю я. – За «Шока и Шера» я уже получил гонорар. По этому сценарию в Киргизии запускается фильм другим режиссером».

Директор киностудии прочитал мне целую лекцию о патриотизме, а потом заявил, что сценарий будет перекуплен у киргизов.

В итоге Каныбек снял по нему фильм, далеко отойдя от главного замысла. Несмотря на успех («Шок и Шер» получил «Серебряную нимфу» на международном кинофестивале в Монте-Карло), результатом я все равно не был доволен. Я задумывал драму о мальчике, который расстается с любимой лошадью (в те годы по указу Хрущева в казахских и киргизских семьях отбирали лошадей), а получилась приторно-сладкая, наивно-оптимистичная сказка. Это укрепило меня в мысли, что нужно заниматься режиссурой. Тем более что к тому времени я написал еще несколько сценариев, и все они выходили на экран сильно измененными.

Это было похоже на то, как мой сын бывает в детском саду. Утром привожу одного мальчика, а вечером воспитатель всучивает мне чужого ребенка. При этом убеждает, что это мой сын. После этих парадоксов я решил, что и воспитанием своего ребенка, и воплощением творческих замыслов буду заниматься сам. И в очередной раз уехал завоевывать Москву – поступил на Высшие режиссерские курсы, успешно их окончил и с той поры тружусь в режиссуре. О том, какие фильмы снимаю и какие они получают оценки дома и за рубежом, вы знаете. Так зачем все это лишний раз перечислять?

Досье

Сатыбалды Нарымбетов родился в 1946 году в поселке Ащысай Туркестанского района Южно-Казахстанской области. В 1969-м окончил сценарный факультет ВГИКа, в 1984-м – Высшие режиссерские курсы при Госкино СССР (мастерская Георгия Данелия). Автор сценария фильма «Шок и Шер», режиссер и автор сценариев фильмов «Очарование», «Дон Кихот моего детства», «Осенние извилистые дороги», «Зять из провинции», «Гамлет из Сузака», «Жизнеописание юного аккордеониста», «Молитва Лейлы», «Мустафа Чокай» и «Аманат».